— К несчастью, не могу. Да и кто смог бы?
— Понятно. Я уже не цветок, а плод, — на мне клеймо физиологии.
— Не надо, Клер! Я стану для вас всем, чем вы захотите. Но не сердитесь, если я не всегда буду при этом весел, как птичка.
Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц и сказала:
— Хорошо.
Затем наступило молчание, и Клер почувствовала, что Тони пожирает её глазами с ног до головы — от тёмных стриженых волос до кончика лакированной туфельки. Пожив с Джерри Корвеном, она не могла не понимать, насколько привлекательно её тело. Разве она виновата, что оно чарует и возбуждает мужчин? Она не хочет мучить этого мальчика, но ей приятно, что он мучиться. Странно, как это можно разом испытывать и жалость, и удовольствие, и лёгкую скептическую горечь? А стоит уступить — и через месяц он потребует большего! И она неожиданно объявила:
— Кстати, я нашла квартиру — настоящую маленькую берлогу. Раньше там был антикварный магазинчик, а до этого — конюшня.
— Недурно. Когда переезжаете? — нетерпеливо осведомился Тони.
— На той неделе.
— Моя помощь нужна?
— Если сумеете покрасить стены клеевой краской — да.
— Сумею. Я несколько раз сам красил свои бунгало на Цейлоне.
— Только работать придётся по вечерам, — я на службе.
— Как ваш патрон? Приличный человек?
— Очень, и к тому же влюблён в мою сестру. Так мне, по крайней мере, кажется.
— Неужели? — усомнился Крум.
Клер улыбнулась. Ей была совершенно ясна его мысль: «Может ли мужчина видеть вас целыми днями и влюбиться в другую?»
— Когда приступим?
— Если хотите, завтра вечером. Мой адрес: Мелтон-Мьюз, два, за Малмсбери-сквер. С утра я куплю краску, и начнём с верхней комнаты. Скажем, в шесть тридцать.
— Отлично!
— Но помните, Тони, — никакой назойливости. «Жизнь реальна, жизнь серьёзна…»
Он грустно усмехнулся и прижал руку к сердцу.
— А теперь уходите. Я провожу вас вниз и посмотрю, не вернулся ли дядя.
Молодой человек встал.
— Что слышно с Цейлона? — отрывисто спросил он. — Вас не тревожат?
Клер пожала плечами:
— Пока все тихо.
— Вряд ли так будет долго. Что-нибудь надумали?
— Какой смысл думать? Похоже, что он вообще ничего не предпримет.
— Я не могу вынести, что вы… — начал и оборвал фразу Крум.
— Пойдёмте, — позвала Клер и отвела его вниз.
— Я, пожалуй, уже не зайду к вашему дяде, — объявил Крум. — Значит, завтра в половине седьмого.
Он поднёс её руку к губам и направился к двери. На пороге снова обернулся. Клер стояла, слегка наклонив голову, и улыбалась. Он вышел в полной растерянности.
Молодой человек, внезапно пробуждённый воркованием голубок Цитеры, ощутивший на себе таинственное магнетическое притяжение женщины, которая в просторечии именуется соломенной вдовой, и вынужденный держаться на расстоянии из-за условностей или щепетильности, заслуживает всяческого сожаления. Не он избрал свою судьбу — она настигла его исподтишка, безжалостно лишив его всех остальных жизненных интересов. Он одержим своего рода манией, которая подменяет все его обычные стремления одной всепоглощающей тоской. Такие заповеди, как «не прелюбодействуй», «не желай жены ближнего твоего», «блаженны чистые сердцем», звучат теперь для него особенно академично. Школа приучила Крума к тому, что, когда раздаётся звонок с урока, это означает: «Играй!» Сейчас он понял всю ограниченность такого правила. Какая уж тут игра? С одной стороны — обворожительная женщина, которая на семнадцать лет моложе своего мужа и бежала от него, потому что тот — сущее животное, Клер этого не говорит, но он. Тони, в этом уверен. С другой стороны — он сам, влюблённый в неё без памяти и нравящийся ей не так, как она ему, но всё же нравящийся, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах. А впереди — одни совместные чаепития. Нелепо до кощунства!
Погруженный в размышления, Тони Крум не заметил человека среднего роста, с глазами, как у кота, тонкими губами и множеством мелких, словно царапины, морщин на загорелом лице, который поглядел ему вслед, искривив рот в отдалённом подобии улыбки.
VII
Когда Крум ушёл, Клер с минуту постояла в холле, вспоминая тот день, полтора года назад, когда она сама, в светло-коричневом дорожном костюме и коричневой шляпке, уходила через ту же дверь мимо гостей, стоявших шпалерами и провожавших её возгласами: «Желаем счастья!», «До свиданья, дорогая!», «Привет Парижу!» Всего восемнадцать месяцев, а сколько воды утекло! Губы её дрогнули, и она отправилась в кабинет к дяде.