И предположения ее будто бы подтверждались. Оставшись без друга, Клава вновь постепенно увяла и присмирела, опять надела свое рябенькое платье, а на вокзале в Красногорске не сказала встречавшему ее Горкину обещанных слов, — что она забирает ребенка и уезжает.
Поезд пришел в Красногорск в середине дня: было тепло, солнечно, и Горкин приехал на вокзал с сыном.
Верткий, глазастый Максимка сидел у него на плече; завидев мать, он захлопал в ладоши, его краснощекая рожица расплылась в счастливой улыбке. И Клава, оставив в тамбуре чемодан, соскочила с подножки вагона, как шальная, кинулась к сыну, явно забыв и обиду на Горкина, и пылкую любовь к Диме.
За Абросимовыми на машине приехал Гоша. Михаил Иннокентьевич, мельком поглядывая на Горкиных, занятых своим ребенком, допытывался у шофера, какие новости на заводе.
Гоша ничего толком не знал и виновато улыбался.
— Ну, тополя и акации на заводском дворе посадили? Уж деревья-то, наверно, шоферу видны. Видел? Хорошо… Людмила Ивановна! — Абросимов приподнял над головой соломенную с продавленным верхом шляпу. — Не уходите, Людмила Ивановна, сейчас поедем, машина моя здесь.
— За мной пришла персональная! — откликнулась Людмила.
Она никак не ожидала, что будет встречена Тамарой, да еще на "победе".
— Хотела заехать за твоими на Пушкинскую, звонила им, да поздно освободилась легковушка, — быстро говорила Тамара, увлекая школьную подругу к воротам вокзала. — Ведь говорила же болвану: "Машина понадобится в двенадцать", — нет, опоздал.
— Кто же это болван?
— Кто, кроме зампрокурора.
— Какая ты опять, Тома… — неодобрительно заметила Людмила.
— Грубая? Будешь грубой на такой работе, как у меня: сегодня отъявленных жуликов разбираешь, завтра — хулиганов за поножовщину. Развелось всякой нечисти, на пятилетку, если не больше, хватит проводить дезинфекцию. — Тамара вскинула на плечо продуктовую сумку Людмилы. — А я-то ехала из Риги, думала, чисто здесь, всех проветрила, перешерстила война.
— Не будем об этом, Тома, — попросила Людмила, перекладывая из руки в руку небольшой, но увесистый (с фруктами) чемодан. — Ты у мамы с Галочкой была или только звонила им?
— Сегодня только звонила, а на той неделе была. Ничего, нормально живут. Галка поболела с педелю, теперь поправилась, собирается снова на дачу, ждет тебя. А ты… — Тамара взяла ее за плечо и принудила повернуться, — тебе на пользу курорт, помолодела, поправилась. Поди, укрепляла силы, здоровье, некогда с мальчиками посухарить?
— Какие мне, Тома, мальчики.
— Сс… — начала и не выговорила начатого слова Тамара, тряхнула головой. — А я тут завязала роман без тебя, не знаю, какая будет развязка. И только познакомились — предлагает руку и сердце, болван. Так что я верчу им, как мне вздумается.
— Не думаешь, что и тобой могут так же вертеть?
— Мной? Это кто же? Будущий муж? Законный?
— Хотя бы и он, законный. Начнет ухаживать за другими женщинами, хорошо тебе будет, легко?
— Пусть только попробует гоняться за кошками, я столько котов наведу, в каждом углу будет: "Мя-ув!"
Людмила только пожала плечами.
— Я бы и сейчас, — продолжала, расталкивая пассажиров, Тамара, — и сейчас разыграла комедию со своим вздыхателем, да некогда, работы невпроворот. Засекла одного человека, — шепнула она на ухо Людмиле, — еще в прошлом году подозревала, а теперь вижу: ну, явный шэпэ. Помнишь, раз говорила тебе, на фронте не поймали лазутчика? Двоих сцапали, третий как сквозь землю ушел? По приметам и кой-каким разговорчикам тот самый, третий.
— Ох, Тома! — не выдержала Людмила. Не нравилась ей вся эта болтовня.
— Ты все не веришь, все осуждаешь? Ты и про Подольского, наверно, не поверишь, что он за человек? Это мы с Дружининым тогда вывели его на чистую воду, со звоном он полетел. Ты думаешь, из-за кого пострадал твой Виктор на фронте? Не только из-за фашистов — Подольский им с умыслом или без умысла помог. Пусть он, вражина, поотчитывается теперь за прошлое и настоящее перед нашей прокуратурой в Москве.
Людмилу будто оглушили: сколько-то минут в ушах стоял звон, она не в состоянии была думать, не только слушать Тамару, что-то спрашивать, говорить. Чемодан бороздил уголками землю, поднять его не хватало сил. Когда притащились к машине, спросила:
— А почему же, Тома, ты не говорила мне раньше?
— О Подольском? Я и сама сперва-то не знала. Когда узнала, хотела однажды сказать, ты не захотела слушать. Да и Павел Иванович не велел расстраивать.