— Прошу, — сказал Юрий Дмитриевич, открывая дверь в вестибюль.
Павел Иванович сделал несколько шагов по паркетному полу и огляделся вокруг. Все блестело свежей краской и маслом. В росписи потолка было изобилие голубых, воздушных тонов, орнаменты под потолком содержали светло-зеленое; темная зелень панелей, янтарного цвета пол, паркетный, дубовый… Вестибюль напоминал видимый в миниатюре мир.
— Неплохо, — сказал он. — Хорошо, что отказались от завитушек на потолке и дорогостоящих скульптур по углам помещения, они были бы явно не к месту. — Дальше по Дворцу Дружинин не пошел. — Не хочу, Юрий Дмитриевич, терять первого впечатления, раз у вас кое-что недоделано. Уж потом посмотреть на все сразу, готовое.
— Не настаиваю, — согласился Свешников, поправляя и без того хорошо завязанный галстук. Когда вышли на улицу, к разбушевавшемуся фонтану, легонько кивнул на здание Дворца и шепнул Павлу Ивановичу на ухо. — В "Советском искусстве" не видали? Статья о нашем… и фотография.
Вот теперь не надо было гадать: от Свешникова не попахивало, не пахло, а разило сивухой.
— В честь этого и выпили?
— Как вы сказали?
— Вы, помнится, публично обещали не пить.
— Да, но… — смешался Юрий Дмитриевич. — Случайное совпадение обстоятельств: статья и снимок в газете, письмо от старшей дочери Веры и… и, в некотором роде, успех. Мне, конечно, стыдно, Павел Иванович, перед вами, перед коллективом завода, неприятно перед своими дочерьми, их у меня две…
— Я знаю.
— Ради них, ради этого, — продолжал он сбивчиво, взглядом показывая на Дворец, — стоит жить и держаться прилично. Правда, Верочка моя далеко, но и она вот-вот будет в Красногорске. Подумать только, в двадцать лет возвращается агрономом! Люба, младшая, тоже молодец, восьмой класс кончает, осенью собирается в строительный техникум. Они-то, мои дочери, и будут мне постоянной поддержкой.
На ловца и зверь! Подходящий случай поговорить о Любочке подвернулся, Дружинин решил не упустить его:
— А как вы, Юрий Дмитриевич, поддерживаете своих дочерей, например, младшую, Любу?
— Как это? — не сразу сообразил тот, поднося к носу платок. — Ну, естественно, как родитель, кормлю, одеваю, люблю больше, чем жизнь.
— Воспитываете?
— Что вы под этим подразумеваете?
— Ну, внушаете что-то, как родитель, от чего-то нехорошего стараетесь отвлечь, на что-то настроить?
— Разумеется. И я, и мать. Правда, мы ограничены временем. Вы сами, Павел Иванович, на службе и знаете, как в наше время заняты отцы и матери семейств, — пообедать, поужинать иной раз некогда, не говоря уже о серьезных занятиях с детьми. Счастье наше в том, что всю полноту воспитания взяли на себя школа и общественные организации, хвала им и честь.
"Ну, конечно, хвала и честь школе и комсомолу! Самим можно только кормить детей, одевать их и любить больше, чем жизнь!"
— Вы, конечно, знаете, что ваша младшая дочь дружит с моей дочерью, они одноклассницы?
— Да, да. Любочка постоянно рассказывает, она в восхищении от Наташи.
— К сожалению, я не могу порадовать вас одними восхищениями Любой. — Павел Иванович облокотился на перила лестницы, собираясь рассказать о странностях, о нездоровых, не по возрасту увлечениях Любы, что может иметь дурные последствия. Но подумал: а надо ли? — и не рассказал. Вдруг отец с матерью учинят девчонке допрос и только навредят делу — ведь ударами в лоб не исправишь детскую душу. И, смягчая впечатление от сказанного, только посоветовал Юрию Дмитриевичу больше контролировать свою дочь, потом высказал мысль отправить обеих девочек на лето в природу, пусть отдохнут от надоевшего городского шума.
Свешников сперва слушал Павла Ивановича с недоумением, под конец растрогался и даже сам предложил устроить Любу с Наташей в ботаническую экспедицию, — собирается в тайгу, в горы один знакомый биолог, набирает группу помощников.
— Вот-вот, — одобрительно сказал Дружинин. — Пошлем в экспедицию, пусть походят тайгой, поедят сухариков, попьют чаю у дымящего костра, будет только польза.
Они как встретились, так и расстались мирно. Чувырина, уходя со стройки, Павел Иванович отругал: ни черта он не видит вокруг себя! Свешников снова пьянствует, а парторг уверяет: "Ни-ни". Вот в этом — нет настоящей дисциплины в среде самих руководителей — и есть причины тех бед, о которых говорилось на партийном собрании.