— На ноги, Люсик, на ноги! Держись за секретаря, вернее будет, а то растрясет или выбросит из машины, как миленькую.
"Кучерошка ты!" — смеялась Людмила, глядя на его растрепанные на ветру волосы. После того случая, с заметкой в многотиражке, он стал особенно внимателен к ней. И путевку-то на курорт выхлопотал не председатель завкома, а он. Вообще, по мнению Людмилы, он много делает за других, за того же председателя завкома, а с секретарством у него получается неважно.
Грузовик остановился у речки. Мужчины вооружились раскладными, под вид циркулей, метрами и направились измерять пашню. Кучеренко даже шофера заставил идти. Людмиле предложил сидеть возле машины:
— Земли начерпаешь в туфли, так что сиди, карауль. Вернемся с цифровым материалом, произведешь, по своей специальности, подсчет.
Людмила постояла одна у машины и неторопливо пошла по берегу речки, низкому, окаймленному кустами ивняка и черемухи. За речкой, далеко-далеко темнела подернутая дымкой тайга. И небо вдали было не голубое, а стального цвета, в дымке. И березы и лиственницы, в беспорядке раскиданные по полям, стоявшие без листвы, казались голубоватыми, дымчатыми, — срединная пора затяжной сибирской весны!
Но солнце, поднявшееся в безоблачную высь, пригревало уже хорошо, лицо и открытую шею Людмилы мягко обволакивал ветерок, дувший едва заметно, без силы, без определенного направления, и она почувствовала себя легко и радостно среди милой родной природы.
Кусты по берегу были редкие, жидкие; только еще набухали почки, у черемухи крупные, у тальника помельче; под ногами шуршала серая прошлогодняя трава. Давно стаял снег, но природа просыпалась медленно, шла к лету осторожными шажками, как бы опасаясь коварства заморозков. Природа еще не создала ароматов и красок и не расточала их щедро по просторам полей, лугов и лесов. Но и тем, что живо рисовалось в воображении Людмилы — запах дикого хмеля, яркая пестрота цветов, сладость душистой земляники, — для нее была прекрасна эта пора между весной ручьевой и весной лиственной.
Краски и запахи весны и лета… Людмила подумала об этом и уже отчетливо, явственно ощутила запах меда. Перед нею был цветущий куст ивы. Нигде ни листка, ни зеленой травинки, а ива козья цвела. Мохнатые золотистые сережки, даже по цвету напоминавшие мед, густо облепили каждую ветку, от них-то и исходил тончайший сладостный аромат. В ветвях названивали лесные ли, домашние ли, прилетевшие с какой-то пасеки пчелы. С желтыми бусинками перги на ножках, под прозрачными крылышками, они перелетали с ветки на ветку и тщательно обшаривали каждый цветок. Над ивой стоял мелодичный звон. Но вот прилетел шмель и заглушил его своим басовитым: "у-у-у".
Значит, и звуки, и краски, и Запахи уже есть! Людмила сорвала сережку и поднесла ее к губам, лизнула кончиком языка. А через неделю-полторы по таежным распадкам зацветет черемуха, за черемухой — дикая яблоня и боярка; скоро по березовым перелескам на полях поспеет земляника, потом в мелком осиннике на месте вырубок военного времени будет красным-красно от малины. Каждое лето, приезжая окучивать и полоть картошку, Людмила обязательно на часок-другой вырывалась в лес пособирать ягод; они были вдвойне ароматны и сладки, набранные своими руками.
Это были лучшие праздники — когда выезжали на картофельные поля: печет солнышко, обдувает ветерок, кажется, проветривает все внутри; если очень жарко и никого поблизости нет, можно скинуть платье и одновременно работать и загорать.
И Людмилу охватило желание быстро, как в те годы, как недавно в Крыму, раздеться и побыть голышом на солнце. Вряд ли вырвется снова за город, картошку в этом году решили сажать только у себя в огороде. Она огляделась вокруг — мужчины, помахивая метрами, скрывались за бугром, поблизости — ни души, над головой звенят работящие пчелы, под берегом булькает, обмывает камешки "попрыгунья-речка", как ее однажды назвала Галя… Но прошла ближе к берегу, опустилась на сухую пыльную траву, едва прикрывавшую землю, и ощутила холодок. Земля еще не прогрета солнцем. Сибирская земля, не южная, не какая-нибудь крымская, она по весне как бы неоткровенна. А уж подумав, набравшись тепла, покажет свое "я": и травы в пояс, и хлеба в человеческий рост, и деревья в такой пышной и прочной листве, что осенью с превеликим трудом обрывают ее холодные ветры.