Сильнее и крепче… Наверное, так. Ведь что она умела делать несколько лет назад? Только складывать, вычитать, умножать и делить. Конечно, сильнее и крепче, испытания не делают слабой! И уж если сердце для любви оживает…
— Пойдемте, Павел Иванович, в дом, у мамы, наверно, все готово.
— Блины? — засмеялся, намекая на недавний разговор по телефону, Дружинин.
— Пироги. И даже не с капустой.
— А говорили "беда"!
Дома их первой встретила Галя. Павел Иванович поздоровался с нею за руку, спросил, как она живет, девочка ответила — хорошо; но мяча, который держала в руках, не бросила, по комнатам с беспечным щебетом не побежала. Устроилась за маленьким столиком в переднем углу и разложила перед собой тетради, книжки, цветные карандаши.
Дружинин через плечо девочки оглядел ее хозяйство.
— Много всего. Скоро в школу?
— Ага.
— За букварь и задачник?
— А букварь мы с бабушкой прочитали. "Родную речь" мама не велела читать, неинтересно будет учиться… Вы теперь на заводе работаете?
— На заводе.
— Считаете?
— Считаю? Нет, Галочка, это твоя мама считает, много ли сделано машин, сколько кто заработал, какие получаются, — он поглядел с улыбкой на хлопотавшую вместе со свекровью у обеденного стола Людмилу, — внеплановые накопления.
— Какие там накопления, Павел Иванович, — потупившись, сказала Людмила, — крохи, гроши.
— Не прибедняйтесь! Да и реки с ручейков начинаются, если на то пошло. Кстати, мы с вами договорились, Людмила Ивановна, о комиссии по подсобному? Возглавляете?
— Придется.
— Дружинин пододвинул к Гале букварь и раскрыл его.
— Прочитай-ка, что тут написано.
— Вы проверьте ее по какой-нибудь книге для чтения, — посоветовала Людмила.
— Тогда книжку про самоходки! — подпрыгнув, воскликнула Галя, но взглянула на мать и прикусила губу. — Или вот эту… "Дюймовочку". — Она достала из-под тетрадей книжку в тоненьких корочках, принялась листать. — Мама с бабушкой говорят, я зачитала ее до дыр, а где, где дырки? — Большие глаза ее сделались влажными и немного загадочными. Но Павел Иванович без особенного труда прочитал в них то, что Галя не высказала.
И поздней, когда напились чаю, испробовали рыбного пирога, девочка глядела как-то загадочно, начинала говорить про самоходки и недоговаривала.
Домой Дружинин уходил в сумерки. Людмила провожала его до трамвая. Они неторопливо шли, перебрасываясь короткими замечаниями о погоде, — настоящая весна, распустится листва, поднимутся травы — и лето; о Галочке — подросла, поумнела; о сегодняшнем футбольном матче "Авангард" — сборная города, — интересно, чем кончится встреча, как сыграют заводские спортсмены, в том числе Петя Соловьев и Вергасов — оказывается, старые футболисты… Но думали они каждый о своем.
Дружининым постепенно овладевало беспокойное чувство, что вот сейчас, у трамвая, он попрощается с Людмилой и опять долго-долго не сможет сюда прийти, что есть между ними такое, через что он не может, не вправе перешагнуть, не тревожа памяти погибшего друга, что непрошенная любовь к этой женщине перегорит без огня, без пламени и погаснет.
Людмилу посещение Павла Ивановича немного расхолодило. Чем? — неизвестно. Он хороший, добрый человек, любит детей, она долго его ждала, но ожидала от него чего-то еще. Чего именно? — не могла себе объяснить… А вернувшись домой, без него, почувствовала еще большую пустоту в доме и щемящую тоску в сердце.
"Войну и мир", "Анну Каренину", "Воскресенье" и бесчисленное множество повестей и рассказов Льва Николаевича Толстого Людмила перечитала еще до замужества и в одиночестве за годы войны. Казалось, знала все произведения великого писателя. И вдруг в руки ей попался маленький томик, может, и с читанным когда-то, но забытым "Семейным счастьем". Интересно, читала и помнила о неразделенной любви, неладах, неурядицах в жизни стольких героев Толстого, а об этом, счастье, да еще семенном, не имела никакого понятия.
Людмила присела к столу и склонилась над книгой. Читала весь вечер. На другой день упала в сад, устроилась поудобнее в гамаке и опять принялась за чтение. Это было в то воскресенье, когда приходил Дружинин. Она не оторвалась от книги, пока не прочитала повести до конца. Узнала грустную историю любви Маши и Сергея Михайловича и сама почувствовала тихую грусть. И заснула-то, мысленно представляя их, мужа и жену, молча сидящими вечерком на террасе, и снилось что-то вечернее, тихое, грустное.
Павел Иванович помог на время освободиться от гнетущих впечатлений. В разговорах, в щебете звонкоголосой Гали Людмила забыла о том, что прочла. Но когда проводила Дружинина, осталась наедине с собой, грустные картины толстовской повести снова встали перед глазами. Неужели оно такое и есть, семейное счастье, без порывов, без взлета страсти? Одно тихое вечернее умиротворение — зачем же оно?