Аркадий не нашел в себе смелости даже посмотреть ему вслед. Вечером он запил. Он пил больше недели. Потому что едва начинал трезветь, как его снова преследовали стариковы глаза, тенета его серо-зеленого волоса. От страшных галлюцинаций спасало только спиртное.
Вступление Красной Армии в родной город (второе по счету) он опять встретил с ликованием. Кончились муки! Больше не надо идти к немецкому оберу и дрожащей рукой вынимать из кармана бумажки. А старик? А Дружинина Анна?.. Он кровью искупит вину!
Не ожидая призыва, Златогоров пошел в военкомат, а дня через три на нем была уже шинель, по зеленым погонам шинели змеились эмблемы медика. В армии он сразу помолодел. Из него так и била через край смелость, отвага… пока шли вперед, громили врага, побеждали. Наступил день и час, когда вновь пришлось держать экзамен перед лицом смерти. Опять у Аркадия затряслись коленки, снова замелькал перед глазами темный глазок еще никем не наставленного револьверного дула, а в мозгу ворочалось "Умереть? Нет, нет, страшно!" На допросе в немецком штабе его внутренности уже без особенных затруднений извергли и то, как он сдался в плен, — добровольно, и то, чем занимался когда-то с господином обер-лейтенантом немецкой полиции.
Судьба всех продажных людей не сделала для Аркадия Златогорова счастливого исключения. Через несколько месяцев он предстал перед утомленным, с водянистыми глазами пруссаком; тот подозвал его к разостланной на столе карте.
Аркадий увидел вьющуюся голубую ленту реки, зловещие красные и синие стрелы по обеим сторонам реки-ленты. А наутро перед ним была уже подлинная река, обдававшая влажным дыханием. Все чаще рвались снаряды, и он, весь дрожа, припадал к земле, песчаной, едва припорошенной хилыми, без листьев, кустами. В этот момент он хотел одного: выбраться из пекла, спастись, затеряться в русском тылу, нигде не шевельнуть ни одним пальцем.
Стрельба утихла, немцы ушли за реку. И вдруг над самым ухом Аркадия прозвучало: "Что за человек? Руки вверх!" Ничего не думая, не соображая, Златогоров кубарем скатился вниз, под берег, и побежал возле воды. Вновь пробирался кустами, в кровь обдирая руки, лицо; вплавь пересек какую-то речку, перегородившую путь, переполз через грязное поле и нырнул в лес… Тысячи препятствий, целый месяц мытарств, покуда не вынырнул в своем городе, не вошел ночью, крадучись, в старый отцовский дом. Мачехи уже не было, упорхнула. Сам отец сидел в ожидании — придут с автоматами и заберут. "А тебе, — посоветовал он, выслушав откровенный рассказ сына, — лучше уйти, потеряться".
И Аркадий потерялся, растаял…
Вера Свешникова не стала дожидаться завтрашнего дня; уже через какой-нибудь час после беседы с Рупицким она сидела в кабинете Токмакова, небогато обставленном, тесном, с низким давящим потолком и квадратными окнами, выходившими на реку. В открытое окно девушка видела широкую полосу мутной воды, пологий песчаный берег и всех своих, гревшихся на песке поодаль от сверкавшего никелем "Москвича": Петю, Любу, Наташу и Федю Абросимова. Они привезли ее компанией сюда и теперь ждали, когда она освободится, чтобы вместе ехать обратно.
— Природкой нашей любуетесь? — оторвавшись от телефона, барашком заблеял Михал Михалыч. — Уж чего-чего, а воздуха чистого, водички проточной у нас тут, милая вы моя, много. В центре города, там лето и зиму дым коромыслом, копоть нагольная, у нас чистота, что вам в доме отдыха или на курорте.
— Место хорошее, живописное, — согласилась Вера.
— Вот и будем вместе работать, разворачивать крылья. У приволья жить да не иметь мяса, молока, овощей! Развернется, согласно плану, совхоз, завалим продукцией город, — ешь — не хочу! А то… заводское подсобное… Ну что мог сделать Михал Михалыч в карликовом подсобном? Ни ассигнований у него солидных, ни кадров. Ведь сколь раз ставил вопрос перед заводом и министерством о кадрах, о том же главном агрономе с дипломом, — не дают и точка! Теперь дело другое, теперь-то мы заживем!.. — Он потер ладонь о ладонь. — Пришла из Москвы телеграмма — направляетесь вы, я так до потолка и подпрыгнул. А недавно был на заводе, говорю товарищам по секрету: "Едет!" — они в один голос: "Да ну?" — Михал Михалыч качнулся всем телом к телефону и принялся снова звонить. И опять, как в самом начале, когда Вера только зашла, никто директору не отвечал. — Вот же еще напасть: ни до кого не дозвонишься! И секретарша как в реке утонула. Емилия! — крикнул он, чтобы слышно было в приемной.