Что и как на заводе, Людмила не стала спрашивать, она знала и так, из разговора в бухгалтерии — опять на второй картотеке, да и видела по лицу Абросимова. Откуда могут быть в кассе деньги, а у директора хорошее настроение, если план не выполняется, скоро конец года, а из сборки не вышло ни одной крупной машины в счет четвертого квартала. Причины? Много их и разные, не случайно занялся отстающим предприятием горком. Но снимать с работы директора — об этом могли быть только предположения, ведь решений никаких нет. И не будет, если дружно возьмется за работу весь заводской коллектив. Возьмется с завтрашнего дня и она, Людмила. Пошить, постирать, сходить и вымыться в бане сегодняшнего дня ей хватит.
Она заглянула еще разок в бухгалтерию перед уходом домой, поговорила с кассиром Ионычем и счетоводом Симой Лугиной. От них-то и узнала, что звонил секретарь партбюро Антон Кучеренко, просил срочно зайти. Зачем она ему, беспартийная, да еще срочно? Хотя у Кучерошки всегда спешно, срочно и безотлагательно, как тогда, в школе, так и теперь. „Антошка-Кучерошка“, — без зла усмехнулась Людмила.
Она вместе с Кучеренко училась в десятилетке. Тогда-то он и получил эту шутливую кличку. Пожалуй, причиной были вечно всклокоченные черные волосы Антона, его характер — помесь доброты, великодушия и удивительной забывчивости, беспорядочность мыслей: уроки он отвечал смело, но путано, на собраниях, классном ли, школьном ли, комсомольском ли, говорил горячо, много и тоже не без путаницы. Выступать на собраниях было его страстью, ни одних прений не состоялось без выступления Кучеренко; избранный в учком, он то и дело проводил срочные заседания, сборы и смотры; на каждом вывешенном им объявлении о предстоящем собрании непременно значилось: „состоится ровно в“… (часы, минуты) и „явка строго обязательна“. То, что собрания частенько срывались из-за неявки учащихся или начинались не „ровно“, Антона ничуть не смущало, он или назначал новый день (с часами и минутами), или бойконько говорил: „Остальные подойдут, начинаем“. Он всегда чего-нибудь начинал и развертывал, но мало что доводил до конца. Его занимал сам процесс какой-то затеи, а не результат.
Тем не менее, в школе в ту пору Антона все уважали, некоторые из девушек-старшеклассниц были влюблены в него; Людмила относилась к Кучеренко с легкой иронией, для нее он был Антошка-Кучерошка. Так в сердцах звала его и Тома, сестра Антона, школьная подруга Людмилы. И хотя с той поры прошло много лет, девчонки попревращались во взрослых, женщин, изменился в чем-то и сам Антон, а чувство добродушной усмешки, недоверия к нему у Людмилы осталось.
— А-а, Людмила, проходи живее, садись, есть к тебе срочное дело, — без запинки проговорил Кучеренко, встретив ее в дверях своего кабинета и поспешно возвращаясь к столу. Сел и облокотился на стол, подпер кулаком подбородок.
Ну вот, весь он здесь!.. Людмила расправила полы пальто и села.
— Как отдыхается? Я слышал, в деревню съездила, — далеко? Как там трудится колхозное крестьянство? Восстанавливает и развивает? Как дома?
Рука его уже не подпирала подбородок, а двигалась по столу, отыскивая среди беспорядочно лежавших бумаг какую-то срочно понадобившуюся. Кучерошка!
Наконец он нашел то, что искал — отпечатанный на машинке листок, — и сунул его в верхний ящик стола, рывком выпрямился. Будто испугался, что целых десять секунд, пока рылся в бумагах, не проявлял интереса к работе, быту и отдыху своей собеседницы.
— Как вообще самочувствие? Дочка и бабушка живы-здоровы?
— Живы, здоровы, — подтвердила Людмила. Хотелось прямо сказать: „Ну, чего ты, Антон, задаешь штампованные вопросы? Говори сразу, для чего пригласил, что именно надо“. Постеснялась. Да и забавно было узнать, о чем Кучеренко спросит еще, уж потом она его разыграет.
Кучеренко вдруг сделал озабоченное выражение лица и, приглаживая черные вьющиеся волосы — теперь они у него были аккуратно причесаны, ступеньками поднимались над скошенным лбом, — заговорил тихим голосом:
— Если, Людмила Ивановна, у тебя есть в чем-то нужда, не стесняйся товарищей, заявляй, — партбюро и завком изыщут возможности, сумеют помочь.
— Да ничего мне не надо! — с досадой сказала она.
— Однако ты почему-то выходишь раньше времени на работу, Абросимов мне звонил. Ему, Абросимову, известно, прямая выгода скорее посадить тебя за бухгалтерский стол, а мам, общественности? Каково нам, когда известный член коллектива не имеет нормального отдыха?
— Почему не имею?
— Ты же решила пожертвовать половиной отпуска ради компенсации каких-то пятисот рублей. Это нас, Людмила Ивановна, настораживает.