Он поднял карандаш с выломленным зерном и подержал его несколько секунд стоймя.
Людмила засмеялась. „Антошка! — подмывало сказать. — Ну что ты, Кучерошка, выдумываешь?“ Еще обидится, не прежний учкомовец!
— Напрасно ваше, Антон Григорьевич, беспокойство. Не из-за денег я выхожу на работу, даже не из-за того, что в прорыве завод и надо каждому напрячь силы…
— Что надо, то надо. С производством у нас дело табак. И не только с производством… — Кучеренко сунул руку в широкий, наполовину выдвинутый ящик стола и пошуршал там бумагами. — С кое-чем другим тоже.
— Так вот, даже не из-за того, что плохо у нас с производством, я выхожу на работу. Без дела сидеть наскучило. Одной. Ты понимаешь, Антон? — Людмила нарочно сказала „ты“, она хотела вызвать в нем прежнюю доброту и отзывчивость.
И Кучеренко понял ее. Он подвигал мохнатыми, как у отца, бровями, правда еще одноцветными, темными, и вскинул их под морщинки на лбу. И все лицо его стало молодым, оживленным, без деланой внимательности и озабоченности, а в живых черных глазах сверкнуло мальчишеское озорство.
— Людмила! — воскликнул он. — Так, может, общественной работки подбросить тебе?
— Подбрасывайте! Подбрасывай! — засмеялась она. — Только побольше и поскорее, Антон.
— Понимаешь, Людмила, третий день бьемся вместе с завкомом, ищем верных людей. — Он подался к ней всем телом через стол. — Выборная на носу, а у нас ни у шубы рукав с окружными и участковыми комиссиями, с агитколлективом. Вот и горком с горсоветом предупреждают, — он опять запустил руку в ящик стола, где лежал отпечатанный листок, — пора разворачиваться. Душа из нас вон, должны подобрать сорок-пятьдесят человек из актива. Берись, Людмила, членом участковой комиссии. Или — агитатором.
— Я? — откинулась на спинку стула Людмила. — Даже агитатором? Но я никогда никого не агитировала, разве только наших хозяйственников, чтобы они экономили деньги. Кроме того, я беспартийная.
— Не беда! Я направлю тебя на беседу к Дружинину, он у нас возглавляет агитколлектив, Дружинин растолкует тебе обязанности. Да и что много толковать! Образование у тебя, дай бог, высшее, опыт общения с массами есть, справишься. В горкоме дополнительно прослушаешь семинар, после семинара удостоверение в зубы и — на участок: домик, два, три тебе попадет, кто в домиках живет, те и твои подопечные избиратели… По рукам?
И только выпалив все это без остановки, Кучеренко заметил, что Людмила присмирела, задумалась.
— Побаиваешься?.. Какие у тебя еще общественные нагрузки?
— Почти никаких.
— Так в чем же дело?
„К Дружинину твоему неохота на растолковку идти“, — чуть не сказала Людмила. Удержалась: зачем вспоминать неприятное… И кончилось тем, что она согласилась поработать на избирательной даже агитатором — интереснее. Поговорили по душам с Антоном о прошлом, вспомнили школьные годы. Кучеренко хохотал над собой, долговязым учкомовцем, призывавшим желторотую братву крепить мощь страны на страх мировому империализму; вспомнил, как окликали его Кучерошкой, и хохотал до слез.
И Людмила порадовалась, что нашла в нем доброго и отзывчивого товарища, доброго и отзывчивого уже тем, что он дал ей, как и Абросимов, самое нужное — работу.
Вечером пришла в гости подруга Людмилы по школе и по институту Клава. Они шумно расцеловались, наперебой расспрашивая друг дружку, что, как, почему, и в обнимку прошли к вешалке. А когда первое, главное, как случается при встрече хороших знакомых, было спрошено и узнано, обе примолкли, устроившись рядком на диване.
Золотистые, только что по-весеннему сиявшие глаза Клавы угасли, румяное с мороза лицо потускнело, а на маленьком носу и круглых щеках отчетливо обозначились веснушки, мелкие, как пятнышки на яичной скорлупе. И все в ее лице, взгляде стало серым, вялым, остывшим.
Людмила и ранее замечала, что с Клавой творится неладное: худеет и вянет, скучная и неразговорчивая. И замуж вышла, и ребенок у них с Горкиным растет, а чем-то опечалена, угнетена женщина.
— Холодно на улице? — лишь бы не молчать, спросила Людмила.
— Мороз, — вздрогнув ответила Клава и пощелкала замком старой кожаной сумочки. Потом раскрыла сумку и вынула из нее бумажные выкройки, которые брала еще летом, собираясь шить платье. — Вот, принесла Марии Николаевне.
— Сшила? — спросила Людмила и, уверенная, что новое платье у подруги готово, не удержалась от любопытства: — Красивое получилось, нравится?
— Нет.