— Были они там, — опершись на стиральную доску, ответила женщина, — пока не проездили лето в деревню, отдыхали у моих хороших знакомых. Вернулись к первому сентября — все места заняты. Так и остались ребятишки за бортом. С осени-то ходила, хлопотала, носила разные справки, что одинокая мать, муж погиб на фронте, сама целый день на работе, — не могут принять. Перед Октябрьскими праздниками освободилось одно место, а нам надо два, не могу я одного дома, другого — в детском саду. Вот так и живем, ожидаем. Уж, думаю, только год остается до школы, пробьются и так, был бы хлеб да тепло.
Обычно избиратели жаловались то на собес, то на поликлинику, то на магазины, эта даже не просила агитатора устроить ребятишек в детсад. Ни просьб, ни жалоб, ни возмущений!
Думая об этом, Людмила следила за стиравшей женщиной и любовалась ее работой. Каждую вещь она терла и полоскала тщательно, взбивая мыльную пену, выстиранное белье клала на табуретку, застланную-белой бумагой и стоявшую возле свежепобеленной печки. Вообще перед глазами Людмилы было много белого. Удивительно бела и приятна была и сама хозяйка: и миловидным лицом, и голыми по локти руками, и тонкой расшитой сорочкой под халатиком, расстегнутым на груди.
Та, видимо, уловила мысли следившей за нею гостьи и опять с веселым радушием заговорила, что не любит плохо стирать.
— Уж делать, так делать, чтобы любо взглянуть! А то насоветовали новые способы стирки, современные, — коротко засмеялась она, — например: берешь на ведро воды столовую ложку нашатырного спирта, столько же авиационного бензина, столько же скипидара, замачиваешь в этом белье и начинаешь кипятить. Часа два-три кипятишь, чем больше, тем лучше, когда остынет, можно полоскать и сушить.
— И как? — заинтересовалась Людмила.
— Да свое-то, которое не заношено, получается чистым. А ребячье, чуть ли не просмоленное, разве вымоешь, если не будешь тереть? Уж лучше испытанным способом, раз не дошла еще наука и техника.
— Доходит. Будто бы появляются в продаже стиральные машины.
— Где уж нам до машин, рад-радешенек — мыло по карточкам выдают.
И это "где уж нам" она произнесла без обиды и сожаления… Людмила развернула тетрадь, чтобы начать записи. Хозяйка увидела это и заторопилась со стиркой, — у нее оставалось прополоскать и выжать несколько детских простынок.
— Я сейчас, — сказала она, подливая в ванну холодной воды. — Еще минуточку — и закончу, можете записывать фамилию, имя и отчество, потом объяснять… что там полагается агитатору. Вас-то как звать-величать? — ласково взглянула она из-под осыпавшихся на лицо мягких русых волос.
Людмила назвалась.
— Вот и будем знакомы: Полина Ельцова, по батюшке Константиновна, отчество у меня длинное. Вы заходите почаще, если время позволит. Ко мне ведь редко кто ходит, разве банковские приятельницы да…
— Вы в банке работаете? — обрадовалась Людмила.
— Там.
— Я часто бываю в банке.
— И не видите меня? А я в таком секторе, что не видно… Так вот, ходят свои, банковские, а в последнее время зачастил один баламут. Объявление я сделала, меняю квартиру, хочу найти ближе к работе. Пришла одна молодая пара — не нравится, мала площадь, в плохом, не каменном доме. Пришел этот молодой человек, да с тех пор и похаживает, будто не решится никак, менять или нет. Ну, ходишь — ходи, пока не делаешь зла, все веселей при постороннем человеке.
И только теперь Людмила заметила на веревке, протянутой через кухню, среди сушившихся юбок, блузок, бюстгальтеров мужскую рубашку, голубоватую, в мелкую клетку. Полина задела ее головой, отставляя ведро, и быстренько сполоснула руки, принялась расправлять сморщенный воротничок рубашки, манжеты. По тому, как она делала это: любовно и тщательно, Людмила грешным делом подумала: "Не того ли, Поленька, баламута?"
А Полина уже рассказывала, как она очутилась в Сибири: жили в Прибалтике, муж военный, летчик-истребитель, сразу попал на фронт, сама нигде не работала, водилась с ребятами. А тут начались бомбежки, все рушится, горит, схватила ребят и самое крайнее из вещей (мужнино почти все пришлось бросить) и поехала на восток. Дети выжили, подросли, а вещами помаленьку обзавелась. Трудно приходится без отца, без мужа, да что поделать, судьба… Людмила сказала, что она тоже вдова, тоже трудно приходится, это еще больше расположило к ней Полину.
— Я сейчас закругляюсь, — быстро проговорила она, развешивая простынки, — и будем пить чай. Раздевайтесь, Людмила Ивановна, вешалка у меня за вашим стулом. Ребятишки! — негромко позвала она и прислушалась. — Насвистывают носиками, уснули.