Чай пили в комнате. Она была крохотная, кое-как умещались кровать Полины под кружевным покрывалом, два стула да круглый на пестике-ножке стол. Оказывается, предприимчивая хозяйка сумела выгородить из одной комнаты и угол для кухни, и детскую комнатку, правда, без единого окна, но все же отдельную; там, за тонкой переборкой, и спали теперь двойняшки.
В квартире было прохладно. Хотя Людмила и была во всем теплом, она скоро почувствовала, что дует сквозь щели пола, как бы их ни прикрывали половики, тянет холодом от окна, из пазов простенка, завешенного где картинкой в лакированной раме, где аппликацией, недорогими, но красивыми. Тоже дому требуется ремонт.
А словоохотливая хозяйка шутливо говорила, подливая гостье горячего чаю:
— Придешь с работы, куда себя деть? Только мыть, стирать да шуметь с ребятишками. — В пестрой шелковой кофточке, причесанная, со светлым, не потерявшим девичьего румянца лицом, она была хороша. Но больше всего Людмиле нравилась ее откровенность, немного наивная, но душевная, чистая. — Все одни да одни. Зайдет иной раз мужчина, кажется, наступил праздник, ушел, но попахивает табаком — и то жилая квартира, не какая-нибудь без людей. Ох, Людмила Ивановна, не знаю, как вам, а мне наскучило жить одной и одной. Так бы и завыла иной раз, да ребятишки рядом, приходится веселить их, смотришь, и сама развеселилась. Иной раз думаешь, хотя бы невзрачный, в метр ростом, да муж. Уж за то, что сказал бы: "Ляг, отдохни", — и то спасибо, жила бы. — Глаза ее подернулись влагой, стали лучистыми. — Ведь какие мысли иной раз! — договорила она сквозь смех.
Посмеялась и Людмила. Отпив глоток чаю, задумалась. Только истосковавшаяся по ласке душа может быть такой откровенной. "А ты? — спросила она себя. — Ты нисколечко не тоскуешь?" Да, да, и ее сердцу было бы отрадно: "Ляг, отдохни". И она сама в последнее время томится желаниями; еще неясные, без имени, без названия, они все чаще, настойчивей стучатся где-то внутри. Ведь не случайно же тогда, на вокзале, не оттолкнула от себя незнакомого человека, а потом, из клуба коммунальников, с ее же согласия он проводил опять до трамвая. Возможно, к нему, Вадиму, и не будет никаких чувств — какие там чувства к человеку с улицы, наверное, ветрогону, уж очень маслено улыбается, обнажая белые мелкие зубы! — но ведь не сказала же ему: не ходи.
— Да вы кушайте, берите сахару, — тронула ее руку хозяйка.
— Я кушаю, спасибо, — смутилась Людмила. Она испугалась собственных мыслей.
— Съешьте пончик. Только вас и поугощать.
— Но ведь должен же… — начала и осеклась Людмила: может, и для Полины по-настоящему дорого только то, что прошло. Но встретилась с ее взглядом, теплым, добрым, подбадривающим: "Говорите же!" — и сбивчиво досказала: — Ведь должен же, ну, появиться с ласковым словом.
— Может, и появится, — просто рассудила хозяйка. — Лизогубов-то и теперь достаточно, только мигни. Так и вьются вокруг да около, льнут, как мухи на мед. — Полина отставила от себя чашку с блюдцем и сдержанно улыбнулась. — Был у меня еще такой сердцеед в прошлом году, признаюсь: придет вечером, и поглядывает на часы, боится, как бы жена не хватилась дома. Так я ему однажды насмелилась, говорю: "Уж если получилась у тебя пауза и ты пришел, так сиди. И виду не показывай, что тебя ждут не дождутся в другом месте".
— А он? — не утерпела Людмила.
— У шел и больше не показывал носа! — Полина залилась смехом. — Летом стал наведываться этот баламут. Неженатый. Соседка, живет за стенкой, тоже вдова, и говорит мне: "А ты его приручай к себе, Поля, твой будет, смотришь, и поженились". "Зачем он мне, — говорю, — это же перелетная птица, сегодня в одном гнезде, завтра — в другом, немного от таких ласки". — "Молод еще, остепенится". — "Ну, и бери его и остепеняй, мне некогда". Была нужда засорять всяким барахлом квартиру!..
Женщины дружно расхохотались.
Уходя, Людмила невольно взглянула на сушившуюся на кухне мужскую рубашку. Чья же тогда она? Третьего, о котором Полина почему-нибудь умолчала?
— Вот так и живу, — в это время промолвила та. — В ожидании с лаской. Почему бы и не ждать, ведь то, что было, уже не воротишь, разве только поглядишь на что-нибудь мужнино, повертишь в руках да выстираешь; чтобы не пропылилось насквозь… И поплачешь. Но толку-то, разобраться, от слез.
"Какая ты земная!" — подумала Людмила, держа в своей руке горячую руку Полины и медля со словами прощания.