— Что я? — не поняла Людмила.
— Тоже одна живешь?
— Почему же одна, — с Марией Николаевной, с Галочкой.
— Нового-то себе не завела?
— Нет.
— Сс ум-ма! — хохотнула Тамара. — Живет шесть лет без Виктора и не завела даже бестолковенького вздыхателя.
— Первый год, — строго поправила ее Людмила.
— Да ты не сердись, Люська, нравится, живи себе в одиночку.
— А ты? Сама-то?
— О-о, я только покуда, на мой век ухажеров хватит. Первый муж богом дан, второй людьми, третий тоже не чертом… Только заявилась позавчера, а один уже тут как тут. — Она дотронулась до рукава Людмилы. — У нашего папки живет квартирант. Умываюсь вчера в трофейной пижаме — шелковая, крупными цветами, — таращит глаза. Смотри, смотри, думаю про себя, мы люди фронтовые, негордые, а рукам волю дашь, не пеняй на других, мы умеем отсекать длинные руки Рижский-то мой знакомый сперва так же смотрел, а потом…
И Тамара досказала свою рижскую историю: она любила и была любима, но раз ничего вечного в жизни нет, значит, и любви, свилась-собралась, оформила документы и села в поезд.
— Некогда, говорю дружку, мне с вами валандаться, еду домой, к своему законному. Надо же и мне понаслаждаться мирной жизнью, тихо пожить!
Она поглядела вокруг себя: Людмила переминается с ноги на ногу, замерзла в резиновых ботиках, кругом снег, пухлый, голубоватый (солнце уже закатилось), на улице тишина, не только выстрелов — звука шагов поблизости не услышишь, и она, Тамара, сидит среди холодного снега, надвигающихся сумерок, тишины… И вдруг ее подведенные краской ресницы зашевелились, а на синие впадины подглазий выкатились две крупные слезы.
"И твое счастье невелико", — подумала Людмила. Она протянула руку подруге и тихо сказала:
— Пойдем.
Шли несколько минут молча, так печально было у той и другой на душе. Вспомнили Клаву. Но и судьба Клавы Горкиной не долго занимала опечаленную Тамару. И об отце-то родном слушала кое-как, то ежась, то роясь в карманах шубы… Людмила нарочно, чтобы развлечь подругу, рассказала о Григории Антоновиче:
— Воскресник вчера вечером был, делали заградительный вал на случай наводнения, завод-то у самой реки. Ну, пришел и Григорий Антонович. Замерз сразу! Руки свело. "Старуха, будь она проклята, связала рукавицы не для мирного времени! Погляди, Людмила Ивановна, к свету: большому пальцу отдельная комната, указательному отдельная, трем остальным общежитие. Это она подарок для фронта готовила, связала пятипалые перчатки. А много ли в перчаточках навоюет боец? Отдал приказание перевязать. Сделала, показывает обшитые рукавицы. "Эх, дура, говорю, дура, а как в них красноармейцу стрелять? Всей лапой нажимать спуск автомата?" Пока эти связала, и морозы схлынули, кончилась война"…
Людмила сбоку заглянула в лицо подруги: слышит ли? Пожалуй, что нет.
Около своего дома Тамара вдруг оживилась, быстро обтерла шерстяной рукавичкой лицо.
— Зайдем, Люська!
— Нет, нет, — отказалась Людмила, — некогда. Она только сейчас вспомнила, что надо же торопиться в заводоуправление. Заявку на зарплату банк принял, а ведомостей нет, обязана составить сегодня же… Вспомнились все эти заводские происшествия: проверка работы директора министерской комиссией, бесконечные хлопоты начальства о моторах к драгам, теперь, когда моторы пришли, спешка со сборкой драг, если к концу месяца машины не удастся собрать, — разве успеют! — годовой план будет сорван, опять придется сидеть на второй картотеке…
— Ты слышишь? — трясла ее за обе руки Тамара. — На минуточку, посмотришь нашего квартиранта.
— Нет, Тома, как-нибудь в следующий раз. Я опаздываю к себе в бухгалтерию.
— Ну, вечером заходи.
— Так вечер уже! — рассмеялась Людмила. — А мне надо еще побывать на избирательном участке, я теперь агитатор. Да еще готовлю доклад об экономике своего завода. Ты ко мне приходи в воскресенье! — крикнула, уже отбегая.
Потом торопливо шла, спрямляя путь, по тускло освещенным переулкам, под ломаными, в снегу, тополями и думала о подруге: "Хвасталась, хвасталась своими знакомствами и удачами и заплакала, — обманул рижский дружок… Ах, Тома, Тома, ты всегда была неразборчива, не умела и не умеешь сдерживать своих чувств, и в этом твое несчастье, не знала и не знаешь истины: лучше одной, чем с кем угодно."