Самое большее, думалось Абросимову, он получит предупреждение по партийной линии и накачку по производственной; бюро горкома вынесет развернутое решение с перечислением всех недостатков в работе завода, пунктуально укажет, когда, что и как директор с помощью парторганизации должен будет сделать, чтобы вырваться из прорыва.
Теперь, на бюро, все складывалось иначе. Первый же из выступивших, заведующий промышленно-транспортным отделом горкома, назвал положение на заводе критическим, а его, Абросимова, провалившим план. Далее уже звучало: "срывщик плана" и "виновник катастрофы". Михаил Иннокентьевич сначала надеялся, что ораторов, неосторожных в выражениях, одернет секретарь горкома Рупицкий. Но тот сидел насупившись, метал остро отточенным карандашом по бумаге; у него русый щетинистый бобрик, русые щеточки колючих бровей и колючая отрывистость в голосе: "Еще кто?.. Кто еще выступит?"
— Давайте, — буркнул он, даже не подняв глаз, предоставляя слово Абросимову.
И только Михаил Иннокентьевич начал, как ему казалось, объективно излагать причины отставания завода, Рупицкий бросил реплику:
— Вы расскажите нам, почему у вас дисциплины нет на заводе, почему вы панибратствуете с коллективом?
— Если я человеческим языком говорю с коллективом, это еще не значит, что панибратствую, — прерванный на полуслове, только и сказал после этого Абросимов.
И уж нечестным показалось ему выступление начальника главка Изюмова, по бумагам, но знавшего истинное положение дел на заводе и тоже приглашенного на бюро. Он попросил разрешения говорить сидя, и никто, конечно, не возразил. Как можно было возразить московскому гостю, важному представителю министерства да еще седобородому старику, разложившему на красном сукне стола пепельно-серые, в узловатых жилах руки; он и в Красногорск-то приехал не на месяц, как остальные члены министерской комиссии, а на один день — перегружен — и на заводе-то был два-три часа.
— Товарищ Абросимов забыл указания партии о необходимости самого быстрого восстановления и дальнейшего развития народного хозяйства, — с закрытыми глазами говорил старик. — Позабыв эту истину, он и благодушествовал, насаждал благодушие в своем коллективе.
"Насаждал благодушие", — врезалось в память Абросимова. Ну, может быть, терпел благодушие, допускал? Неужели правильнее всего — "насаждал"? Михаил Иннокентьевич ничем не выдал своего несогласия, ведь и остальные не говорили ничего утешительного, хотелось проверить себя, точно определить степень своей вины.
— Товарищ Абросимов, — продолжал, не повышая голоса, Изюмов, — забыл указания партии о необходимости строжайшей дисциплины и ответственности на всех участках мирного социалистического строительства. — Говоря это, он оставался сидеть неподвижно, мертвенная бледность покрывала его широкий лоб и задернутые дряблой кожей век крупные глазные яблоки. — Товарищ директор важного для государства предприятия позабыл священные обязанности члена партии быть всегда во главе масс, а не обозником, не мальчиком на побегушках у своего коллектива. Сегодня товарищ Абросимов пытался поднять щит из объективных причин, — непрочное укрытие от критики… Отсюда — все известные членам бюро результаты.
Результаты, конечно, неутешительные, это понимал и сам Михаил Иннокентьевич. Две драги застряли в сборочном цехе. Без пополнения оборотных средств просто невозможно существовать… Но главк, но уважаемый начальник главного управления достаточно помогли заводу? Не затянули они поставку моторов до середины декабря? Легко жонглировать общими фразами, труднее делать машины, когда у тебя чего-нибудь да недостает, не хватает, нет.
О трудностях думал и Дружинин, вызванный в горком вместе с директором. Ему тоже не понравились отвлеченные и напыщенные рассуждения начальника главка. Едва дождался он от Рупицкого небрежно брошенного "давай".
— Вы, товарищ Изюмов, прекрасно знаете, должен точно знать и горком, в каких условиях мы на заводе работаем. Ненормальные эти условия. И беды наши и трудности не столько в слабостях Абросимова, сколько в бессилии министерства, в общих, если хотите, трудностях перехода на мирное производство.
— Та же самая объективна! — опять бросил реплику Рупицкий.
— Нет, это не ваша кабинетная объективна, — обернулся к нему Дружинин, — а объективный взгляд на вещи, одно от другого надо бы отличать. В самом деле: у нас не бросовое оборудование, но оно же для пушек, а не для драг — пришлось повозиться с ним; нам дают инструмент, материалы, моторы для тех же драг, но дают не вовремя или мало; мы получаем деньги на строительство, а вот денег на создание базы строительства у нас нет. Это надо бы учитывать и не делать из кого-то козла отпущения. — Павел Иванович смахнул ладонью испарину со лба и висков. — Тут и двужильный не потянет на месте Абросимова…