— Тогда так… — засуетился Михал Михалыч, одергивая гимнастерку. Повернулся — под ремнем сзади как была, так и осталась одна широкая складка. — Захвачу ружьишко, брал на всякий случай с собой, и покатим по маленькой в Красногорск.
Дорогой он завел длинный разговор о своем хозяйстве, огородничестве и животноводстве, начал с заготовки кормов для молочного скота и кончил выращиванием огурцов в парниках и теплицах. Тамара с отцом, казалось, уснули под шелест автомобильных шин и токмаковскую воркотню. Дружинин крепился, слушал.
— Доложу вам, милостивый государь, огуречное производство тоже то-онкое дело! Сложное. Потому как застудил огурчик в рассаде, и нет у тебя овощей, начинай сызнова, не пустил хлопотливую пчелку, когда овощу пора опыления, и вышел у тебя пустоцвет.
— Ну хорошо, — сказал Павел Иванович, разглядывая положенную на верх переднего сидения руку Токмакова с толстыми крючковатыми пальцами и завернутыми внутрь ногтями, — по овощам, как ни трудно, справитесь с планом. Почему "сена не напастись"? Ведь на подсобном все те же двенадцать коров.
— Так нонешней еще молоди столько, полстолько годовалых телушек да получаем в ближайшем будущем двадцать голов.
— Так что "заковыка" в кормах?
— В кормах. Наполучаю скотины, а чем прокормлю зимой? Где накошу сена?
— Да у нас же необозримые пространства. — Дру-жинин повел рукой, показывая на испещренный цветами травянистый распадок. — Куда глаз ни кинь, всюду трава. В Сибири живем! — воскликнул он.
— Само собой, в Сибири, Сибирь богата травой, да та, что поближе к городу, испокон века городская, что подальше немного, возле сел-деревень, — колхозная. Отвели нам, считай, все заречье, а там в военные годы ивняк поднялся, куст на кусте, — когда его раскорчуем?
— По таежным еланям и распадкам уйма травы!
— Не спорю, богата сочной травкой тайга, так указания не было. Но поговорили вы со мной тогда об инициативе, я ее, эту инициативу, и хвать за бока. Э-э, батенька мой, — барашком заблеял Михал Михалыч, — я в тот день, помнится, слушаю да мотаю на ус. Думаю, и удивлю же я руководство в ближайшее время: во всех столовых и детских очагах будут сметанка и молочко. Вот участок выхлопотал в тайге, агроном съездил туда, косцов нанял из местного населения, теперь они стогов и зародов наставили по еланям… Да если бы меня раньше надоумили, я не так еще развернулся. О-о, — Токмаков сощурил и без того заплывшие глаза, — когда надо, я тоже бедовый!
"От слова "беда", — подумал Дружинин. — Стогов и зародов у него понаставлено, а сам и доехать до них не сумел".
— А что было бы, если бы горком партии с райкомом поконкретней руководили? Бегом бегал бы Токмаков!
— Не бывают их представители на подсобном? — улыбнувшись, спросил Павел Иванович.
— Нет, — с нотками искреннего сожаления в голосе ответил Токмаков, — не бывают. Живем далеко, сами знаете, кто пойдет и поедет, кроме своих? С весны-то заглянул попутно участковый милиционер, отведал огурчиков из теплицы, и тому рады. Другой раз корреспондента городского зазвал, описать огородное новаторство. Не появилось в газете статьи. Оно и не на что обижаться — не основное звено.
— Что значит "не основное"? — не понял Дружинин.
— Ну, весь наш горный завод или автосборочный — это основное звено, а макаронная фабрика, квасоварня — не основное. Опять же: сборочный цех горного — основное, подсобное хозяйство — нет. Ничего не попишешь, братец ты мой, — диалектика! Вот так и живем на отшибе, на полуострове, в лесу, молимся колесу. Хэ-хэ-хэ! Уж потерпим, мы люди не гордые.
Грустно стало Павлу Ивановичу от речей Токмакова, старого члена партии, ответственного работника. Еще грустней почувствовал себя, когда миновали тайгу, пересекли пригородные картофельные поля и поравнялись с беспорядочно разбросанными по берегу речки строениями кирпичного завода, макаронной фабрики, завода безалкогольных напитков. Темный корпус кирпичного, будто крот, вгрызался в глинистый берег, макаронка красовалась на солнце пегой стеной (штукатурка местами размокла и облупилась), жестяные трубы безалкогольного, как пьяные, валились одна влево, другая вправо. В глубине луга, на полуострове, врезавшемся в реку, виднелась центральная усадьба заводского подсобного. В самом центре стояло грязнокрасное здание, приземистое, с маленькими подслеповатыми окнами, старой купеческой кладки; вокруг него в разное время, до и после войны, были налеплены шлакоблочные, деревянные, тесовые халупки и сараи, частью побеленные, частью нет, одни крыты листовым железом, теперь уже поржавевшим, другие — толем, третьи — шифером, еще не успевшим потускнеть от дождя. Среди них кое-где зеленели старый тополь или береза, а по береговой линии клонился к воде мелкий ивняк. Не побывай на полуострове, не прочти косо приколоченной к новым воротам вывески, никогда не определишь, что там, почему и зачем.