И вдруг в памяти Людмилы прозвучали его сегодняшние слова, которые она запомнила как бы механически, их смысл стал ясен теперь: "Помните, у Мопассана: "Поцелуй законный никогда не сравнится с поцелуем похищенным…"
— Вор! — простонала Людмила и упала в сырую траву под ранеткой. — Поддалась обольщению вора, позволила прикасаться к себе.
Вся вымокшая в росной траве, заплаканная, она поднялась с земли, почувствовав ласковое прикосновение к лицу и голым рукам поднявшегося над городом солнца Растаяла в голубизне неба половинка месяца, скрылась пташка-певунья, утих ветерок, начинался теплый день солнечного июля.
Людмила вернулась в дом и, хотя не требовалось никакой уборки, принялась мыть полы в зале, на кухне, в сенях. Хотелось смыть все следы его. Распахнула в комнатах окна — чтоб и запаха его не оставалось в доме. Потом долго плескалась под умывальником с тем же намерением — смыть.
Но легче от всего этого не стало. Людмила села на диван и закрыла руками лицо. Чего она хотела от знакомства с Подольским? На первых порах ничего, просто чувствовала, что вся она истосковалась по ласке, ее влечет к этому сильному человеку. Потом начинала робко подумывать, что это судьба, от судьбы никуда не скроешься. Потом… эти мопассановские слова и последний, все перевернувший внутри жест.
Неприятностей добавил Михал Михалыч, некстати появившийся в доме. Он заехал попутно, привез лукошко набранных Марией Николаевной ягод; тут были и клубника, и земляника, и черная смородина вперемешку. Поставил лукошко на колени Людмиле.
— Пробуйте сразу, уж больно сладки, душисты.
— Мама как там?
— Бе-егает! — Михал Михалыч примостился на краешек стула, распахнув полы дождевика. — Быстрей моего носится по лугам… Земляничку-то кушай, Людмилушка, она так и тает во рту.
Людмила набрала в горсть вместе со смородиной земляники.
— Хорошая ягода.
— Да ты и сама, как ягодка, — добродушно загоготал Токмаков. — Как живется-можется? Замуж, милостивая государыня, когда?
— Никогда, — отрывисто сказала Людмила, ссыпая ягоды обратно в лукошко.
— Вот уж и зарок даешь: никогда. Да не всю жизнь горевать-печалиться, надо и порадоваться красному солнцу, голову вешать нельзя.
Потом Михал Михалыч затеял разговор о горном заводе, о Подольском:
— Высоко поднимается горный! И все потому, что директор попался бедовый, дело свое знает в точности, назубок. С умом человек, с характером! С такими-то и работать легко, такие, в случае чего, и сами выплывут и другим не дадут утонуть… Видный человек! Идет, смотришь, к трибуне, начинает высказывание — герой!
Людмила готова была взреветь, слушая Токмакова, потому что каждым словом — по больному, самому больному.
Только проводила его, свободно вздохнула, пришлось выходить, встречать Клаву.
Эта, конечно, заметила бы и ожоги от слез на лице, и нотки печали в голосе, и необычную вялость в движениях, если бы сама не была столь же расстроенной. Пожаловалась на головную боль, на плохое самочувствие и, обхватив руками лицо, запричитала:
— Все как во сне! Как в кошмарном сие во время болезни. И зачем я уродилась такая разнесчастная!..
— Ты что, Клавдия?! — Людмила почувствовала, ее собственный голос вдруг набрал силу. Она же всегда приободрялась, забывала о самой себе, видя подругу такой. — Пойдем-ка, в садике посидим, у нас там зелень, свежо. Идем!
Пока шли, Людмила допытывалась, что у подруги стряслось Может, Максимка опять заболел, плачет денно и нощно? Нет, сын здоров, остался дома с отцом. Самой нездоровится? Нет. Так, может быть, с Горкиным поругалась?
— Нет, — выдохнула Клава, опускаясь на скамью под ранеткой.
— В чем же дело? — Людмила подсела рядом.
— Горкин не бьет меня, не ругает, не ищет, как некоторые мужья, развлечений на стороне. Но уж лучше бы, если что-то из этого. Уж знала бы, что за причина всему.
— Да в чем дело, скажи?
— Я и сама не знаю, в чем. Он не замечает меня, я для него не существую. Днями он на работе, вечера у него тоже заняты своим делом, ночью он спит. — Клава сорвала листок и покусала его. — Я уж и сама после этого зачерствела, не сердце, а деревяшка внутри. Ну чем жить, кроме: ох, уплывет суп, ах, пересинила белье, ой, дотянется до горячей плитки ребенок? Иной раз думаю заберу Максимку и убегу, куда глаза глядят: лишь бы не сидеть в четырех стенах, не переставлять с места на место кастрюли, не видеть своего Горкина даже спящим… Разве я такой представляла семейную жизнь?