— Пожалуйста, товарищ Горкин. Только один, один… — Искоса Павел Иванович поглядел на Подольского: директор что-то быстро писал; вот он вскинул голову и поддакивающе закивал начавшему говорить инженеру, но в глазах было другое, недоброе. Чувствовалось, что его коробит и от едких замечаний, и от громких слов, вообще от поднятого шума.
А Дружинину эта буря нравилась. В шумном откровении народа было что-то напоминающее горячку боя, когда прорыв первого оборонительного рубежа зажигает страстью бойцов, увлекает дружно вперед. Какой рубеж прорван на этом собрании? Пожалуй, — робости, робости перед Подольским, слепой веры в него, что если он солиден на вид, смел и решителен в действиях, то обязательно прав. Понравилась Дружинину немного расплывчатая, но искренняя, правильная по существу речь Горкина, ратовавшего за большие скорости. Хорошо говорил Антон Кучеренко, особенно об ошибках в соревновании. Абросимов же опять удивил. Он охотно поделился опытом работы своего цеха, как его просили, а все критические замечания деликатно отнес в адрес "руководства". После него взошла на трибуну и, разложив перед собой крохотные листочки графленой бумаги, строго оглядела зал Людмила. Все сразу притихли.
Неробкая, она и раньше частенько выступала на различных собраниях; вражда с Подольским делала ее храброй.
— Правильно товарищи говорили: и скорости нам нужны, и металлизация как сподручное средство. Но, как воздух, нужно коллективу такое директорствование, чтобы мы перестали быть иждивенцами государства, сделались предприятием прибыльным.
По залу пробежал сдержанный шепоток, вспыхнули добродушные смешки:
— У кого что болит.
— Она и во сне, наверно, видит деньги.
— Что ж, в деньгах сила.
Людмилу это не смутило, не задержало. Резким кивком головы она убрала со лба волосы и подняла голос:
— А у нас иногда не задумываются над этим. Не считают государственные рубли. Вот вы, товарищ Подольский… — Серыми немигающими глазами Людмила заставила смотревшего на нее исподлобья директора и поежиться, и прижаться к столу. — Вы похвастались выполнением плана, даже перевыполнением за летние месяцы. А вы подсчитали, что нам стоит задержка в производстве самого главного — драг? А снижение себестоимости остальной продукции? Где оно? От брака снижения не получишь. А штурмовщина, которую вы узаконили? Что стоит она? А на миллионы рублей неликвидов из-за того, что вы внесли путаницу в номенклатуру, лишь бы выполнить план?
Речь ее походила на допрос, говорила она, обернувшись к Подольскому, и Павел Иванович, пользуясь паузой, посоветовал:
— Вы, Людмила Ивановна, для зала, для зала…
Но с мест закричали:
— Слышим!
— И так слышим, что говорит.
И Людмила продолжала ставить вопросы: где, как, почему? Напомнила директору и о двух резолюциях, и о приписках в телеграммах министерству. А когда она, стройная и красивая, с подчеркнутой независимостью пошла между рядами стульев в глубь зала, ей дружно захлопали. Даже Подольский, подавив смущение и неловкость, приподнял над ладонью ладонь.
— И он, он, — шепнула Людмиле сидевшая с краю Филипповна.
— Пусть!
Павел Иванович ожидал, что в заключительном слове директор не признает критику правильной, начнет оправдываться и наговорит кучу глупостей. Ничего подобного не произошло. Оставив на столе все свои записи, директор вышел на трибуну и произнес такую бичующую себя речь и закончил ее такими зажигательными словами, что в зале опять вспыхнули аплодисменты. Не каждый же мог понять, что это маневр.
Дружинин не сомневался в этом. Он стоял, опершись руками о стол, и наблюдал, как люди, разворотив ряды стульев, потоком устремлялись к выходу. Протискивался бочком старик Кучеренко. Собирался выступить, да так и не попросил слова. Бок о бок с какой-то пожилой женщиной прошла Людмила. Молодец она сегодня, вообще молодец! Кто шутил, кто перекликался с товарищем, кто спорил с рядом идущим — не наговорились за четыре часа…
Сзади, шумно дыша, подошел Подольский. Павел Иванович по дыханию определил, что это он.
— Я доволен, что вам, как председательствующему, удалось вызвать небывалую активность, — хрипловато проговорил тот. — Но признайтесь, вы допустили излишнее разжигание страстей.
Это походило на правду, и Дружинин не возразил.
— Ну что это: директор не сделал одно, директор упустил или прошляпил другое! Во всем повинен Подольский?