Как с кладбища, возвратился он на станцию железной дороги и в ту же ночь уехал в Москву.
Его демобилизовали и предложили поехать в Сибирь. Как знать, может, немолодой уже, умудренный опытом жизни министр посчитал, что это — лучше для человека, все личное которого разбито войной, что, израненный, уставший смотреть на следы разрушений, он скорей отдышится среди девственной сибирской природы. Тогда же назвал и город, узнав историю гибели сибиряка Баскакова.
— Кстати, директор там слабоват, — тотчас заметил министр, — надеюсь, оглядитесь, почувствуете себя молодцом и замените.
И Павел Иванович даже порадовался. Не тому, что заменит директора, нет, порадовался, что поедет туда, где работал и жил фронтовой друг. Радовало, что увидит родных Виктора, как-то утешит их, утешится сам, ведь горю легче от соприкосновения с другим горем.
Вышло же… только разбередил и свои и чужие раны.
Спускались сумерки, а Дружинин все еще бесцельно блуждал по большому, малознакомому городу. Навстречу катились шумные потоки людей. Павел Иванович не замечал лиц, не вникал в разговоры. Он думал о случившемся. Только грубый и невоспитанный человек или человек, безнадежно огрубевший на войне, мог допустить такую ошибку!..
В дом Григория Антоновича Кучеренко он пришел уже при огнях. Старый мастер по случаю ли выходного дня или нового знакомства принарядился: черный просторный костюм, белая полотняная рубашка с галстуком, подпиравшая воротником мясистые челюсти; подкручивая толстые, с заостренными концами, как два сверла, усы, он встретил Дружинина на пороге.
— Явились? А я уж в милицию хотел заявлять: на дворе ночь, а квартиранта нет, потерялся. — Он отступил, пятясь. — Раздевайтесь. Павел Иванович, посумерничаем, а хозяйка тем временем развеселит самовар.
И оттого, что в комнатах было тепло и чисто, пахло щами и свежей хвоей — под потолком висели пихтовые ветки, — а в густом грубоватом голосе старика слышались участие и доброта, Дружинин почувствовал себя дома.
— Думали, заблужусь в незнакомом городе?
— Немудрено, город велик. — Кучеренко насильно взял у него шинель и отнес на вешалку. — Рассказывайте, где были, что видели. Поди, и центр города и окраины успели обколесить?
— Успел.
— И каково у нас?
Дружинину живо припомнилось: небесный простор над заречьем, когда шел к Баскаковым и вдруг выглянуло солнце, горная даль, величественная панорама города, что открывалась с пологого взгорья…
— Хорошо.
— Хорошо… — досадливо повторил старик, хмуря широкие брови; они у него были пестрые: клок седой, клок черный. — Грандиозно! — Кучеренко любил свой город и край и не терпел о них невосторженных отзывов. Любил рассказывать о своем заводе и городе, о Сибири, а кому рассказывать, если не новому, приезжему человеку? — На всей планете нет такой страны, как наша Сибирь: вдоль и поперек тыщи верст, просторище! Есть что вобрать в легкие человеку! На что Тамара, дочь-то моя, любительница попутешествовать, своими глазами повидать белый свет, и та опять рвется домой. Потому что приволье здесь, всего много. Испокон веку на широкую ногу живет сибиряк, а уж в наше-то время головы не клонят здешние люди. Вон какой город вымахали, а заводы!..
— Я же не возражаю, Григорий Антонович, — попробовал объясниться Дружинин.
— Но выразились вы, можно понять: не хорошо и не плохо. А тут средняя мера никак не подходит, потому что масштабы здесь не рассейские.
За ужином старик угощал квартиранта малосольными огурцами, свежими помидорами, брусникой с сахаром.
— Бутылочку, извиняйте, не захватил, раскритикует, подумал, бывший комиссар, теперешний заместитель директора, за спиртное. Или употребляете с устатку? — Заметив улыбку на лице Дружинина, хлопнул себя по пухлым коленям. — Дал маху! Вот дал маху — век себе не прощу.
— В другой раз наверстаем.
— В другой раз не промахнусь, а вот пока-то придется угощать тем, что есть. Кушайте без стеснения овощи, они у меня не покупные, свои.
— Растут? — запросто спросил Дружинин, поддевая на вилку ободок огурца. И опять невпопад, снова задел старика за живое.
— Вы спросите, что не растет в Сибири. И груши и яблоки растут! А то ославили землю: «Ничего не рожает, кроме картошки». Богатая земля, сильная, любой корешок принимает. А родит!.. Кнутовище посади — оглобля вырастет. Когда справлял новоселье, воткнул под окошком палку — вымахал тополь высотой с телеграфный столб. Полюбуйтесь. — Кучеренко распахнул окно. В комнату хлынул шелест тополевой листвы, потянуло влажной прохладой ночи. — Любит жить-колыхаться возле человеческого жилья. Как собака — домашнее животное, так тополь — домашнее дерево. Я бы и сад развел около дома, пусть не для себя, для других, не так уж много жить остается, — разоткровенничался старик, — загвоздка, Павел Иванович, в одном: некогда. Ох, как некогда, дорогой товарищ Дружинин, заместитель директора! Днем не вылезаю из цеха, потому что заказы то срочные, то сверхсрочные, вечером приходится выполнять партейные поручения, а тут еще занялся металлизацией, свету божьего не видать…