К самому концу года выяснилось: первым учеником стал Персиц. Он и по поведению получил пятерку.
24
Весной дни полетели стремительно.
Утром Гриша просыпался с чувством радости: скоро он увидит своих! Мать и отца. И бабушку с Ефимкой.
О побеге он больше не думал.
Радость, просыпавшаяся вместе с ним рано утром, уже не покидала его оттаявшее сердце до самого вечера.
Весна переломилась: не стало дней, когда нет-нет, да и потянет с реки студеной прохладой.
Наступила весна в цвету, со щедрым солнцем, с первым, еще ласковым зноем и с первой городской пылью.
Перед училищем, через дорогу, на широколапых каштанах зажглись бело-розовые свечи.
Туда - в городской сад - реалистов теперь пускали на каждой перемене. В конце перемены сторож Донат созывал их в классы; он выходил с ярко начищенным колокольчиком на крыльцо, щурился от солнца, и тогда вдруг видно становилось, какое у него доброе лицо.
Семиклассники (а они-то главным образом и заполняли все аллеи) смотрели, однако, на это лицо с ненавистью и остервенело захлопывали учебники: на носу экзамены, и, по установившимся обычаям, выпускники не расставались с книгами даже на переменах, хотя и понимали, что этим делу ничуть не поможешь.
Но обычай есть обычай - отступать от него не полагалось, и рослые реалисты ходили во время перемен, не отрывая глаз от раскрытых учебников.
Гриша сочувствовал им и еще больше радовался за себя; у них впереди мучение, трудные и долгие экзамены, а он, свободный и счастливый, уедет на днях к своим!
Иногда кто-нибудь из старшеклассников с веселым отчаянием захлопывал учебник:
- Эх! Перед смертью не надышишься!
И сразу же отовсюду неслись отклики:
- Тебе хорошо говорить, Грабчинский!
- Ты на тройках проедешь!
- Прокатишься лихо!
Это были намеки на неизменные тройки по всем предметам, которые были уделом Бронислава Грабчинского.
- А мне не в путейский подавать, - спокойно отвечал беспечный семиклассник.
- Тебя не только в путейский - тебя и в технологи не возьмут. И в политехникум тоже. Куда ж тогда? В Коммерческий, что ли? Говорят, есть такой - в Москве.
- Ну, зачем же в Коммерческий. Я на юридический поступлю.
- А латынь!
В реальных училищах латинский язык не преподавался, а без знания его в университет не принимали. Но это почему-то мало заботило Грабчинского:
- Буду адвокатом. Может, на настоящих тройках кататься стану, на гнедых!
- Латынь!
- По настоящему Невскому в Питере прокачусь. Адвокаты знаешь сколько зарабатывают? Ого!
- Латынь!!!
Грабчинский сказал щурясь:
- Есть такой кудесник в нашем городе, по фамилии Зыбин. Семинарист. Он любого человека за одно лето натаскает по латыни. Я уже беру у него уроки. А в августе сдам экзамены при учебном округе.
Гриша, услыхав знакомую фамилию "Зыбин", подошел поближе к старшеклассникам. Те вдруг понизили голос:
- Тише. Витол идет...
- Да... Не повезло бедняге.
- Ну, он-то не считает себя беднягой.
- С виду. Он гордый!
- А добился-таки Стрелецкий своего.
- Ну, и мы помогли тоже, надо прямо сказать.
- Ах, держите меня! Какое самобичевание!
- Над этим не смеются, Дзиконский. Четверку по поведению за одну дерзость в разговоре с надзирателем не ставят. Слыхал, о чем говорили на педагогическом совете?
- О "демонстрации", которую он будто бы организовал? Но я в ней не участвовал. Значит, и бичевать мне себя не за что. Дурацкая, между прочим, была выходка.
- Дурацкая. Нам от этого не легче - тем, кто в ней участвовал.
- А вы бы не участвовали.
- Ну, не все ж воспитаны отцами-полицмейстерами.
Дзиконский побледнел, открыл как-то криво рот, но в это время подошел Витол.
Он был румяный и веселый, как всегда.
- Обсуждаете пути-дороги? - спросил он дружелюбно.
- Да, да! Вот Грабчинский, оказывается, избрал себе дорогу на юридический.
- Неплохо.
- А ты, Витол?
- Я - в учителя.
Наступило молчание. Потом кто-то спросил:
- Куда? В деревню?
- Конечно.
- В Прибалтику куда-нибудь?
- Нет. В мордовскую деревню.
Семиклассники переглянулись. Грабчинский заговорил горячо:
- Слушай, Витол, вот мы тут толковали... Мы перед тобой виноваты. Все мы... кроме Дзиконекого, конечно.
Он с язвительной усмешкой поглядел в сторону сына полицмейстера.
Тот откликнулся, зло блеснув глазами-бусинками:
- Не одного Дзиконского! Я далеко не один, имейте в виду, господин будущий "аблакат"!
- Не пойму, о чем идет речь, - спокойно сказал Витол.
- О нашей вине перед тобой, - снова заговорил Грабчинский. - Когда мы собрались вокруг тебя - по уговору - и ты обличал Стрелецкого...
Витол смешливо сморщился:
- "Обличал"! Быть тебе адвокатом, Бронислав!
- На тебя взвалили общую вину!
- Да вины-то и не было.
- Ну, все равно. Тебя обвинили, что ты подговорил всех нас собраться демонстративно, а мы... мы тебя не защитили.
- А что бы вы могли сделать?
- Ну, если бы мы все как один...
- Оставь... "Все как один"! Вот Дзиконский уже выбывает из "всех".
- Прежде всего я не был там! Во время этой демонстрации.
- Положим, ты там был, - ответил Витол. - Я тебя видел. Да это не важно. Ты, конечно, подошел случайно. Но, кроме Дзиконского, - Витол оглянулся, - я мог бы назвать многих...
Несколько семиклассников, слушавших разговор, отошли в сторону с беззаботным видом, но довольно поспешно.
Витол засмеялся:
- Ну вот видите. И осталось бы вас человек шесть. Главным образом из тех, что были у Арямова. И все шестеро получили бы такой же волчий билет, как и я. А Федору Ивановичу была бы неприятность. Только и всего.
- Д-да... Глупая вышла история, - проговорил Грабчинский.
- Глупая, - подтвердил Витол. - Дело в том, что мы до самого выпуска так и остались несмышлеными. А ведь есть люди, слыхал я, которые в нашем возрасте...
- ...руководили забастовками рабочих! - выпалил кто-то из толпы собравшихся.
- Ти-хо, ти-хо, - с шутливой укоризной сказал Витол и повел бровью.
Дзиконский торопливо ушел.
- Ну, ничего, и мы станем взрослыми.
- Взрослыми свиньями, - сказал Грабчинский дрогнувшим голосом. Все-таки у меня такое чувство, что мы... предали тебя...