- Куда прогонят?
- Куда? Прочь. Когда была цела дубовая роща под самым имением видишь, пни остались, - тогда из окон палаца местечка видно не было. А потом дубы спилили - графу деньги понадобились дозарезу, он и велел свести рощу. Рощу сегодня свели, а завтра глядит пан Шадурский - прямо из его окон видно - дома не дома, хлевы не хлевы. "Это что такое?" - "Это местечко, ваше сиятельство, на вашей земле строено". - "На моей? Снести! Жителей вон! В двадцать четыре часа!" И все такое, так и дальше.
- А что дальше-то?
- А дальше что ж... граф вот уж четвертый год не ездит в это имение и про евреев, должно быть, забыл. Ему и без них дел много.
- Он штанмейстер, - вспомнил Гриша.
- Как?
- Штанмейстер. Царю штаны сымает.
- Вот приедет он в имение, местечковых всех выгонят.
- Куда ж они пойдут?
- Не знаю. Я слыхал, некуда им идти. А Шадурскому какое дело?
С той поры внимательней приглядывался Гриша к кудрявым ребятишкам, бледным, большеглазым, похожим на внуков бесстрашного Исаака. Что ж с ними будет, с ребятишками малыми?
А Елизар уже звал его на новые дела: мастерить самострел для охоты, идти в дальний бор за земляникой... Да мало ли дел на свете!
В августе удалось славно поработать на уборке ржи. Дни стояли знойные, зерно начало сыпаться - работали люди в поле с зари до зари.
И деревенские ребята, те, кто повзрослей, а с ними и Григорий Шумов, вязали вместе с бабами снопы, возили возы на ток, а на току даже пробовали браться за цепы - молотить, да мужики цепов не дали: дело серьезное, не ребячье.
Потом ходили ребята серые от ржаной пыли, как мыши.
К осени Гриша с Елизаром так свыкся, что ни одного дня без него провести не мог.
Однажды он доверился новому своему приятелю - рассказал, как ходил он когда-то искать Железный ручей. Сказки все это, конечно... Теперь-то он и сам понимает, что это сказки. Все ж таки подрос немножко с того времени.
- Какие ж сказки? - серьезно сказал Елизар Козлов. - Никаких сказок тут нету. Я сам видал Железный ручей. Он за Дальним бором течет.
- И пил из него?
- А как же, пил. Вода - у-у, холодная! Зубы ломит! И железом пахнет.
Все это Елизар явно выдумал. Гриша поглядел уклончиво в сторону и сам почувствовал, как у него лицо стало "косым", недоверчивым, а поделать с ним ничего не мог. Он проговорил:
- Ну, пойдем тогда вместе к этому Железному ручью. За день дойдем?
- "За день дойдем?" - передразнил его Елизар, догадавшись, что Гриша не верит, и обидевшись. - Ты думаешь - вру? Да оттуда, с ручья этого, теще Шадурского в бочках воду возили, - это когда еще графы жили тут. Она, теща-то, была хилая, слабая, ходила, палкой подпиралась. Ее железной водой цельное лето укрепляли, чтоб до времени в землю не легла. А ты: "За день дойдем?"
- Ну, а все ж таки: сколько туда ходу?
- Ежели утром, чуть свет, подымемся, заполдень будем там.
- Пойдем?
- Пойдем.
- Когда?
- А когда - вот этого уж не скажу.
- Та-ак, - протянул Гриша.
- Чего "так"? Ты вольная птица, гоняй по всему свету - хошь козу, хошь стрекозу. А меня батька заставляет по дому работать.
- А если в воскресенье?
- В воскресенье... Верно. В воскресенье работать не велят. Ладно, я дома отпрошусь, скажу - к тебе в гости пошел. Мой батька Ивана Иваныча уважает.
- Ты и на самом деле приходи к нам. Знаешь, где мы живем? В старой бане, за усадьбой. А потом мы пойдем будто погулять... В Дальний бор. По рукам?
- По рукам!
Елизар и в самом деле ударил по Гришиной ладони - и больно. Здоров был парнишка. Может, и в самом деле не врет - пил воду из Железного ручья.
- Я тебя в ручей с головой окуну - будешь верить, когда тебе сущую правду говорят. Не моя привычка врать, запомни, - сказал Елизар.
И вот ранним августовским утром приятели отправились в путь. Воздух был тихий, но уже с холодком. Кое-где на деревьях листья ударяли в желтизну.
Долго шли проселком, бороздя босыми ногами пыльную колею. К полудню пыль стала горячей; солнце сильно припекало плечи путников.
- Ты говорил - заполдень придем.
- Да вот он, Дальний бор.
На горизонте видна была синяя полоска. Даже издали на нее было отрадно глядеть в такую жару.
Шли к этой полоске по нагретой земле часа два. Вот тебе и заполдень!
Елизар объяснил: заполдень - это когда полдень миновал, а сколько после этого еще прошло времени, это берется на глаз, как кому покажется.
- А если по часам счесть?
- У нас часов сроду не было. Я часы и видел-то всего раз, да и то издали: у прасола Лещова.
- У Лещова? Он и тут бывал?
- В июне был. А ты его знаешь?
- Знаю. И сына его знаю. Парнишка - плут!
- Он приезжал к нам за льном. Говорил мужикам: Государственную думу опять разогнали, шестьдесят пять человек в Сибирь погнали. Знаешь Государственную думу? Ну, та, что при государе думает. А государь рассердился: не так думает. Те шестьдесят пять человек бунтари были, Лещов сказывал.
...Бор встретил их уже знакомым Грише величавым шумом. Ветра не было, а высокие верхушки сосен все-таки покачивались, чуть заметно, - так гибки были стволы, улетающие стрелами ввысь. От этого покачивания и возникал, видно, в зеленом океане вершин ровный шум, более торжественный, чем тишина в церкви. И место показалось Грише давно знакомым: да ведь в таком же лесу шли они в прошлом году с Яном и Евлампием! Нет, тот лес скоро кончился светлой поляной. А здесь он тянулся бесконечно...
Дорога стала трудной: босые ноги по щиколотку увязали в размолотом колесами, глубоком песке. Конечно, если б времени в запасе было много, одно бы удовольствие шагать по такой дороге: будто тебя не пускает кто-то в заветное место, а ты борешься с невидимым противником и крепко веришь в свои силы - пробьюсь! Пусть всего ломит от усталости - нет, пробьюсь все равно!
И Гриша уже начал поглубже зарывать ноги в сыпучий песок, нарочно, силы хватит! Но Елизару было не до забав: "заполдень" явно подвел его солнце стояло уже косо... А бор велик.
И он сказал с укором:
- Маленький! Тебе б всё игрушки!
Да, скоро стало не до игрушек. Они шли и шли вперед, не останавливаясь, голодные, а торбочки с хлебом висели у них за плечами. Но не до отдыха, не до еды было: похоже, не вернуться к ночи им домой.
Чтобы не утопали истомившиеся ноги в песке, Гриша начал выбирать по обочинам места потверже, старался идти лесом, но и тут мешала колкая, сухая хвоя, острые сучки, оброненные соснами, да и сами сосны не пускали его: то и дело сгрудившись, стояли они у дороги толпами, ствол к стволу, и выставляли ему навстречу поднятые над землей могучие свои корни.