- А листовки? Он же расклеивал их!
- Ну что ж, революционерам весь народ помогал. Мой отец тоже. Я слышал, дядя От один раз говорил...
Но тут в комнату вошел сам дядя От.
Он мигом растопил печь, а Ян, не спрашиваясь, начал чистить картошку. Гриша смотрел на него с завистью: нож был один.
Когда картошка сварилась, Редаль достал бутылку постного масла, тарелку кислой капусты, несколько луковиц.
- Чем обед плох? - спросил он, ставя чугунок на стол.
- А Голотский, - сказал Гриша, - велит нам: "Держи голову в холоде, живот в голоде, будешь здоров".
- А сам он? Держит живот в голоде?
- Вот уж этого не знаю, - сознался Гриша.
- Ну, он как хочет, а мы в голоде свой живот держать не согласны. Ешьте, приятели, досыта.
Все это, как будто самое обыкновенное - и чисто выбеленная комната, и чугун картошки на сосновом столе (вместо господских "жил строганых" у мадам Белковой), и дружелюбный разговор дяди Оттомара, и чуть застенчивый взгляд милого Яна, - все это будто сразу вернуло Гришу в мир своих, родных людей, которым можно верить во всем. Тут тебе могут пожелать только добра...
32
Это чувство доверия к людям, по которому Гриша, сам не зная о том, тосковал в квартире Белковой, не покинуло его, а даже сильней стало, когда однажды вечером у Оттомара Редаля собрались его друзья, восемь человек.
Среди них были и русские - двое, остальные латыши. А говорили всё больше по-русски. Только один - его звали Петерсон, - еще не сняв пальто, затянул вполголоса латышскую песню:
Проснитесь, люди труда...
Но Редаль ударил его по плечу:
- Побереги голос, товарищ!
Петерсон поднял брови:
- Соседи?
- Нет, соседи надежные. А голос все-таки побереги. Русень, ты принес свой инструмент?
Чернявый латыш, уже немолодой, вынул из-под полы пальто гитару:
- Вот!
- Ну, раздевайтесь. Сейчас создадим обстановку.
И Оттомар Редаль вынул из некрашеного шкафчика несколько бутылок пива и тарелку с очищенной селедкой.
- Мальчики, - обратился дядя От к Грише с Яном, - вы пойдите погулять... Только недалеко от ворот. Понял, Янис?
- Понял.
Гриша посмотрел на пиво с укором: пьянствовать будут. Потому и отсылают их с Яном.
Дядя От, видно, разгадал Гришин взгляд по-своему и сказал в раздумье:
- Или так сделаем: ты один пойди, Янис. Не страшно тебе будет одному? А Грегор пусть посидит с нами. Не бойся, Грегор, пивом я тебя поить не буду.
- Я не боюсь.
- Ну вот, лаби! Оставайся с нами, если ты такой смелый.
- А как насчет языка у мальчишки? - спросив хрипловатым басом один из гостей, лысый усатый человек.
- Ничего, Никонов, не сомневайся.
Гриша смотрел то на Никонова, то на Редаля - не мог понять, о чем это они.
Но гости, не притрагиваясь к пиву, уже говорили о чем-то совершенно непонятном. Упоминали про Бебеля, про неизвестных Грише меков и боков...
К этому времени Гриша додумался: "Никонов-то не верит ему, потому и спросил: "А как насчет языка у мальчишки?" А еще русский: своему же брату, Шумову, не верит. Латыш Редаль верит, а этот нет!
Гриша, рассердившись, поднялся с табуретки:
- Я пойду к Яну.
Оттомару Редалю было уже не до него. Он отмахнулся:
- Хорошо. Иди, иди!
Гриша нашел Яна на улице. Тот стоял у забора, недалеко от ворот, и вглядывался в сумрак, который был еле пронизан тусклым светом керосинового фонаря.
- Ты что тут делаешь? - спросил Гриша.
- Не видишь разве?
- Вижу, что ничего не делаешь.
- Я караулю.
- Караулишь?!
- Тише!
Мимо них прошли двое - мужчина с женщиной. Потом через некоторое время проплелся старичок, спотыкаясь и бормоча что-то себе под нос, должно быть подвыпивший.
- Зачем это - тише?
Ян помолчал и, не сдержав досады, сказал вполголоса:
- Ну, какой ты!.. Все спрашиваешь, спрашиваешь без конца. И говоришь много. Когда нельзя говорить, все равно всегда что-нибудь скажешь.
- Здрасте! - вскричал, обидевшись, Гриша.
- Да тише ты!..
Гриша умолк. Засунул руки в карманы, пошел вдоль улицы.
Но Ян позвал его:
- Поди сюда.
- Здрасте, пожалуйста! Если тебе надо чего, ты и шагай ко мне.
- Поди сюда!
- Или ноги бережешь?
- Иди сюда! - велел Ян таким тоном, что Гриша удивился и подошел просто так, из любопытства: что это попритчилось с парнем?
- Ну?
- Не ходи перед воротами взад-вперед без толку.
- Да ты что... повздорить со мной вздумал?
- Нет, не вздумал. А все-таки не ходи.
- Хочу и буду ходить.
И Гриша уже шагнул было в сторону ворот, но Ян опять окликнул его:
- Беды хочешь дяде Оту и его товарищам?
- Ты мне загадки не загадывай! - окончательно рассердился Гриша. - О чем ты бормочешь? Не пойму.
- Не поймешь... а я думал, ты давно понял. А еще листовки носил из лесу! Да подойди ты поближе, я кричать на всю улицу не стану!
Гриша против воли подошел поближе, и Ян зашептал ему торопливо:
- Дядя От оставил тебя в комнате, значит верит тебе. Я тоже верю.
- Спасибо! - Гриша опять начал сердиться.
- Погоди немножко... я объясню тебе. Он тебя оставил в комнате, чтоб ты не обиделся. А меня услал.
- Ну да! Тебя услал!
- Меня услал - караулить, не идет ли сюда кто, без кого лучше бы обойтись... ну, городовой или хоть и в вольной одежде кто-нибудь ненадежный с виду. Я скажу так: вдвоем лучше караулить. Если увидим, что надо бежать к дяде Оту, один останется на месте, а другой сбегает. Понял? Дядя От, наверное, и хотел, чтоб так было, а потом увидел: ты обиделся. Значит, караулить пошел один я.
- Понял, - подавленно ответил Гриша.
Выходило, что Яну доверили большее, чем ему. Яну велели караулить от полиции собравшихся, а Грише всего-навсего позволили остаться в комнате: все равно, мол, не поймет ничего.
Да еще Никонов: "А как насчет языка у мальчишки?"
Если надо, этот мальчишка будет молчать, как... как скала! Ему вспомнился Лехович, увлекающийся всем - и выдуманным своим дворянством и Оводом - человеком с несгибаемой волей... Славный Сергей, он-то уж верил Грише во всем без оглядки.
- Обиделся? - спросил Ян.
- Еще чего! Была нужда...
- Тогда пойди вокруг дома. Только не шагай взад-вперед, а то сразу видно, что ты высматриваешь, кто идет.
- А по тебе не видно?