Когда смазка была смыта, все детали протерты и пулемет собран, он так и засиял и приобрел даже что-то от живого, сильного, свирепого, коротконогого зверя. Казалось, он может сам вдруг покатиться и, подминая под окованные сталью маленькие колеса траву, раздвигая тупым рылом, на котором надульник был как нос, кусты, убежать в лес…
И этого тупорылого, приземистого зверя обихаживало пять человек: два крестьянских парня - Ванятка и Барышев, интеллигентный юноша Веня из Москвы, философ-самоучка Папа Карло и он, Андрей Новгородцев, в довоенном прошлом студент с двумя законченными курсами историко-архивного института и плюс спортсмен-двоеборец: лыжи и стрельба из винтовки с разных дистанций, теперь командир пулеметного отделения, которое прибывает на Второй Украинский.
Ротный, прикоснувшись кончиком сапога к кожуху, словно почесав пулемету горло, строго сказал Барышеву:
- Он стоит трех минометов. Это - первое. Второе: он должен работать не как часы, а как хронометр. Третье: пока пулемет исправен, есть патроны и за пулеметом лежат не трусы, рота сохраняет боеспособность в любых обстоятельствах. И четвертое: за пулемет отвечают головами и командир отделения, и наводчик, и вообще весь расчет!
Ротный посмотрел на всех их поочередно, дабы каждый из них проникся глубиной сказанного, и сжал губы, отчего его тяжелый подбородок, с ямкой посредине, еще больше раздвоился.
- Ясно? Строевой шаг кончился. Вот-вот поедем бить фрицев. И любой приказ там…
- Должен быть выполнен безоговорочно, точно и в срок! - как эхо подхватил Ваня цитату из боевого устава. Он выпалил это с полной серьезностью и даже с каким-то воодушевлением. - В случае же попытки подчиненного к невыполнению, командир обязан применить все меры вплоть…
Ротный поднял ладонь: ясно, знаешь, после «меры» шло: «вплоть до применения оружия…», подошел к Ванятке и предупредил:
- Нарядов и гауптвахты там нет. Там разгильдяев перевоспитывают в штрафбате!
- Да что это вы, товарищ старший… товарищ гвардии старший лейтенант!
Разговор шел вне строя, так сказать, приватный был разговор - отделение занималось пулеметом, когда ротный подошел.
После команды Андрея: «Отделение, смирно!» он сразу же дал команду: «Вольно! Продолжайте!», и они продолжали заниматься пулеметом, поэтому ситуация была такова, что разговор получался не официальный, не по уставу: старший и младшие, а как бы доверительный, откровенный, человеческий, что ли, разговор получался, и это дало право Папе Карло и возражать:
- Да что это вы, товарищ гвардии старший лейтенант! - Папа Карло даже как-то скорбно посмотрел в лицо ротного: на широкий лоб, в небольшие глаза и на этот раздвоенный подбородок.- На смерть же едем! А вы… Штрафбат… Пугаете, что ли, вы нас? Эх!..
Папа Карло наклонил и затряс свою стриженную наголо, как у всех, но совсем-совсем поседевшую голову, как бы этим трясением не позволяя мысли о том, что ротный их действительно пугает, укорениться в ней.
- Эх! - передразнил его ротный и, в один прыжок оказавшись вплотную к Папе Карло, приказал: - Голову вверх. Смотреть на меня!
Ротный принял стойку «смирно!» - каблуки вместе, носки врозь на ширину ружейного приклада, руки вдоль бедер, кулаки сжаты, большие пальцы на брючных швах, локти прижаты к туловищу, плечи развернуты, голова прямо, подбородок чуть приподнят.
Ладный был ротный - начищенные сапоги, брюки по размеру, гимнастерочка, облегающая выпуклую грудь, фуражка с малиновым околышком на крепкой и крупной голове.
А вот Папа Карло смотрелся неважнецки, расхристанно смотрелся Папа Карло: пилотка потеряла форму, расплылась и съезжала ему на поросшие волосами уши, из непомерно широкого ворота торчала морщинистая шея, сама гимнастерка, с разводами от пота, висела на узких плечах бесформенно, широкие брюки, взятые на животе ремнем в боры, свисали с петушиного зада, обмотки подчеркивали тонкость ног, а громадные ботинки - громадность же стопы.
- Соберись. Оправьсь! - приказал ротный и ловко одернул складки гимнастерки Папы Карло, затянул ему сразу через три дырки брезентовый пояс, поправил пилотку.
Папа Карло было страдальчески завел глаза, так что ползрачка ушло под веки, и Папа Карло, казалось, вдруг ослеп, он было прошептал: «О, господи!», но ротный прикрикнул на него: