Причиной сего стало… блестящее празднество, которое устраивал Меньшиков по случаю переезда в его дворец Петра II, жениха дочери Марии.
К причалу одна за другой подкатывали роскошные кареты. Из них вылезали очаровательные дамы и важные господа, все в траурных одеждах, сшитых по последней парижской моде. (Заметим, что траурные цвета впервые на Руси были употреблены двумя годами раньше — во время похорон Петра Великого.) Гости довольно плотной толпой сгрудились возле сходен. Каждый желал быстрее других предстать перед лицом генералиссимуса Меньшикова, а заодно и Петра П. Сходни под напором тел прогибались, кто-то с отчаянным криком «Тону!» полетел в воду.
Выбивая искры из булыжной мостовой, сорвав удилами пену, подлетел на кауром жеребце бравый Богатырёв. С необыкновенной легкостью для своего шестипудового тела он соскочил с седла, бросив поводья дежурному офицеру. Ждать гвардейскому полковнику было равносильно оскорблению действием.
Расталкивая великосветскую толпу, он ринулся к сходням. В этот момент к причалу подходила изящная «Фортуна» фон Гольца. Сам Шаутбенахт с семейными напрасно пытался взойти на сходни. Стоявшие впереди сами жаждали забраться на чужое судно. Богатырёв проревел:
— Прочь с дороги! Донесение государственной важности!
Атлетическим плечом он раздвинул толпу, своей громадной лапой сграбастал крошечную ручку девицы фон Гольц — хрупкой, светловолосой в белом декольтированном платье (белый цвет, наравне с чёрным, считается траурным). Он увидел в разрезе платья соблазнительные тугие полушария, уловил на своем лице восторженный взор. «Господи, — затрепетал Богатырёв, — как манящие синие озера очи её. Я влюблен».
Под парусом
Не выпуская руку девушки, Богатырёв провел девицу на корму, усадил в одно из глубоких кресел, нарочно поставленных для нынешнего случая. Сам остался стоять, широко расставив длинные ноги и оперевшись на брашпиль.
Отдали швартовы, яхта отвалила от причала, легко пошла наискосок убегающей волне. В лицо рванул мягкий ветерок, чуть пахнувший морем. Яхту то подымало, то опускало.
— Вы любите морские прогулки? — любезно улыбнулся Богатырёв.
— Очень! — Девушка понизила голос и, словно посвящая в тайну, доверительно молвила: — Я даже паруса ставить умею, батюшка мой, Козьма Петрович, учил. А вы в каком полку служите? — говорила она просто, без малейшего жеманства.
— Я полковник Семёновского лейб-гусарского полка Сергей Матвеевич Богатырёв, — произнёс он не без гордости.
— Ах, тот самый? — Девушка простодушно прижала ладошку ко рту. В её глазах светился неподдельный интерес: не каждый же день доводится на яхте кататься со знаменитым столичным красавцем и фаворитом Императрицы.
— А меня зовут Ириной…
— Красивое имя. — Вдруг спохватился: — Так завтра день вашего ангела! — Повернулся к дородной мамаше. — Поздравляю вас, госпожа фон Гольц, с именинницей. Ирина — загляденье, на вас похожа.
— Мы и не думали гостей собирать, — любезно улыбнулась супруга шаутбенахта, гвардейский полковник явно покорил и её. — Траур все ж! Но коли во дворце светлейшего праздник, так отчего нам скромный обед не устроить? Будут лишь свои, и вас, господин Богатырёв, вельми просим. Фон Гольц поддержал:
— Обязательно ждем вас, Сергей Матвеевич, к шести. — Вздохнул: — А вот празднество светлейшего, боюсь, неуместно.
— Согласен с вами, Козьма Петрович. Тем более я только что зрел покойную Императрицу с распоротым животом и спиртовой маской на лице.
Яхта, описав изящный полукруг, мягко стукнулась о причал. В воздух взлетела чалка. Гости поднялись по широким дворцовым ступеням,
Пропажа
Богатырёв понесся с депешей к Меньшикову. Тот сидел в пудермантеле, вокруг него суетился парикмахер, приводя в окончательный изящный вид светлейшего. Рядом стояли штоф водки и в золотой тарелке квашеная капуста. Осушив чарку, светлейший захватил с тарелки щепоть капусты, заложил в рот и стал хрустко жевать.
— Привез доношение? Что пишет Блюментрост? Читай…
— «Ее Императорское Величество десятого апреля впала в горячку. Второго мая кашель значительно умножился, что было вызвано фомикой воспалительным очагом в легких, и вышел значительный гной, и от той фомики шестого дня мая преставилась».
Светлейший слушал без интереса. Явно мысли его были заняты другим. Он спросил:
— Нынче мы учинили ревизию драгоценностям покойной Государыни. Ты был близок к ней. Скажи, куда могла деться брошь, кою ювелир Рокентин делал, а потом посягал украсть, за что сожжен был?