— В застенке он, отлеживается после дыбы и кнута. Коли, Александр Данилович, прикажете, так я его строго расспрошу.
Плутни
Остерман изощрился в допросах. Немало дней он провел возле дыбы, немало стонов и криков наслушался, крови и вывернутых членов навидался. После тризны минуло дня три. Сидя против сверженного и изломанного генерал полицмейстера Девиера, спрашивал так, что ответ напрашивался сам:
— Скажи ка, Антон, в том ларце, что хотел у тебя воровски отнять полковник Богатырёв и который ты честным образом принес в спальню покойной Императрицы, была застежка, кою бриллиантщик Рокентин делал?
Девиер, чтоб не висеть более на дыбе, готов был показать, что все сокровища мира находятся у ненавистного гвардии полковника: после того как Богатырёв помешал ему ларец умыкнуть, Девиер его люто возненавидел. Опустив воровато глаза, хрипло выдавил:
— Та знатная застежка в ларце лежала. Богатырёв подбивал меня: «Давай вместе застежку украдем, камни выковыряем и поделим. Тогда до старости забот ведать не будем».
Подьячий, разбрызгивая чернила, торопливо скрипел пером, закончил, присыпал песком. Дал Девиеру подписать. Счастливый Остерман понесся к светлейшему. Судьба гвардейского полковника накренилась в опасную сторону.
Секретная могилка
Богатырёв, не привыкший важные дела откладывать в долгий ящик, уже на следующий день после объяснения в чувствах, просил у супругов фон Гольц руки их дочери.
Согласие было, разумеется, получено. Помолвку назначили на первое июля — день святых Козьмы и Демьяна.
На правах своего человека Богатырёв стал запросто бывать в доме Шаутбенахта. Однажды полковник разделил с семьей невесты загородную прогулку. Несколько карет и телег везли самовары, чайный сервиз, вина, закуски, слуг.
Проезжали берегом Черной речки. Когда поравнялись с Лазаревским кладбищем, Богатырёв приказал кучеру остановиться. Он пригласил Шаутбенахта и его семейных выйти из кареты, протянул вперед руку и задумчиво, с легкой печалью молвил:
— Вон холмик едва приметный, зрите? Сие место вечного покоя особы, среди придворных дам отличавшейся красотой и удачливостью.
— Кто она? Почему зазорно похоронена за оградой? — воскликнула Ирина.
— Это камер-фрейлина покойной Императрицы и фаворитка Меньшикова Анна Зонеберг. Когда жадность заглушает чувство благодарности, это всегда кончается скверно. Анна умела красиво излагать мысли на бумаге. Но сей дар пошёл ей во вред. Корысти ради она составляла подметные письма, в коих уничижительно отзывалась о покойной ныне Императрице и своем благодетеле Меньшикове. В наказание, когда открылось лаянье Анны, мы, гвардейцы, живой бросили её в могилу. Почти три дня изпод земли слышались стоны. Уже опосля в разных потаенных местах её покоев обнаружили драгоценности, кои Анна тайком уносила от Екатерины Алексеевны. Так что наказание сия неверная девица заслужила вполне.
Все глубоко вздохнули, а Ирина с грустью молвила:
— И все равно жаль эту неразумную девицу! Такая страшная смерть…
Кучер тронул вожжи, лошади покатили дальше. Фон Гольц с тревогой произнёс:
— А что теперь будет? Всем будет править Меньшиков, а он вор отъявленный, готов все государство себе за пазуху заложить. Малолетний же царь лишь два развлечения знает — звериную охоту и, — фон Гольц понизил голос, чтобы дамы не слыхали, — да без отдыха лазит девкам под юбки. Говорят, к самой цесаревне Елизавете Петровне подбирается.
— Это так! — согласился Богатырёв. — Остерман, нынешний наставник Петра, говорит: «Боюсь их вдвоем оставлять!» А ведь Петру даже тринадцати лет нет. Сия жажда плотских утех весьма удивительна в столь юном возрасте.
— Меньшиков, понятно, опасается сближения Петра с Елизаветой, его цель — скорее сыграть свадьбу Государя со своей дочерью Марией.
…Едва карета остановилась возле дома фон Гольца, как офицеры, скучавшие на крыльце, в которых Богатырёв узнал охрану светлейшего, бросились на него, отобрали шпагу и под строгим караулом повезли на Васильевский остров.
Злосчастная брошь
В тот же день произвели обыски в доме Богатырёва и в Семёновских казармах, в комнатах, кои полковник там занимал. Нашли медальон с портретом покойной Императрицы и перстень с крупным бриллиантом, на котором был вензель Екатерины.
— Это презенты матушки Государыни! Где застежка? Понятия не имею, — объяснил Богатырёв.
Меньшиков, раздувая ноздри и редко пропуская слова сквозь стиснутые губы, выдавил: