Ошибся, увы, Никита! Не скрыл он следов своего преступления.
Розыск
Иоанн Васильевич был соткан из страстей — необузданных. Лютость его, как и щедрость, не знали пределов. И любил он со всей пылкостью натуры, с дикими муками ревности. Василиса глубоко пронзила его старческое сердце. Вот-вот должен заняться поздний зимний рассвет, а поминки по заживо погребенной царице продолжались.
Государь не пил, не ел. Лютым взором он пронзал пьянствующих сотрапезников. Морщил кожу на лбу, размышлял: “Это дьявол попрыскал ей в очи, разум замутил. А может, и греха-то не случилось? Ведь сама мне рекла, признавалась, что в любви-де я проворный, что люб сердцу её. Жива ли ещё? Ах, как жизнь моя ужасна…”
Вдруг рявкнул:
— Малюта! Басманов! Отройте Василису. Коли жива, доставьте сюда. Пусть посидит на собственных поминках. — Хрипло рассмеялся. — ещё потешусь с ней, покойницей, а уж потом — в монастырь её, блудню окаянную.
Прихватив двух стражников, копавших могилу, соратники Государя поспешили к могиле.
Вскоре они приплелись обратно во дворец — на ватных ногах, словно побитые собаки. Басманов и Малюта повалились в ноги Государю:
— В гробу Василисы нет. Вознеслась, должно быть…
— Куда вознеслась? — Государь вытаращил глаза, словно мерзким сфинктером пожевал губами.
— На небеси! Домовина пустая…
— Ах, псы поганые! — Иоанн Васильевич стал ногами пинать сподвижников. Заорал: — ~ Кто ведал о секретной могиле? Стражники? Сюда изменников!
Через несколько минут, заливая ковры трапезной кровью, в предсмертных муках корчились оба стражника.
— Не виноваты мы, Государь-милостивец. Сумрачно нахмурившись, Иоанн Васильевич расхаживал по трапезной. Тихим зловещим голосом произнёс:
— Кто ещё про могилу знал? Никто? Стало быть, виноват один из вас — или ты, Скуратов, или ты, Басманов! Убью, скорпиев ядовитых, обоих — не ошибусь! — и Государь воздел любимое орудие убийства — посох. Его серебряный наконечник уже был обагрен кровью.
Басманов увернулся, подполз, обнял сафьяновые государевы сапожки:
— Вспомнил, ещё отец Никита отпевал… и на могилке служил…
Самодержец опустил посох, задумался: “А что, Никита мог! Читает много, на меня, гордоус, зрит без страха!” Рявкнул:
— Никиту ко мне! И обыщите слободу, погоню на дорогах устройте.
Басманов добавил:
У Федора, кладбищенского попа, обыскать следует! Они ведь дружки завзятые. А Никита сейчас на службе в Троицком соборе.
— Скуратов — к отцу Федору, все перерой у него! А ты, Басманов, доставь сюда Никиту. Да смотри, чтоб не сбежал — шкуру с тебя спущу!
— У меня небось не убегет, — на бегу хвастливо бросил Басманов.
Он выскочил во двор. Метель ударила ему в лицо.
Клад
До Троицкого собора — рукой подать. Басманов прибежал туда как раз тогда, когда служба закончилась и последние прихожане спускались с паперти. Возле левого придела Никита шептался о чем-то с тщедушным отцом Федором.
— Вот вы мне, отцы святые, и нужны, — насмешливо сказал Басманов. — Тебя, Никита, приказал Государь к нему доставить. А ты, Федор, надобен другу моему Малюте Скуратову. Он как раз к тебе домой собирается, жилы из тебя, фарисея лукавого, вытянет.
Обмер отец Федор, смертельно побледнел. Никита ободрил, подмигнул:
— Беги домой, встречай гостя важного, на питье отважного!
Басманов хмыкнул:
— Кто у нас обедает, тот и наши проделки ведает! Никита быстро наклонился к уху отца Федора, что-то отрывисто сказал. Басманов злобно прикрикнул:
— Эй, по углам не жмитесь, царю во всем повинитесь! Давай, Никита, облачайся в тулуп да пошли во дворец.
— Скажи Государю, что сей миг приду! Басманов ощерился:
— Уж нет, во дворец купно пойдем! А то ищи тебя потом, как ветра в поле.
Тем временем отец Федор стремглав понесся домой. Прохожие удивленно открывали рты:
— Ба, царские рысаки отца Федора не достанут. Куда он, на пожар?
Никита, набрасывая тулуп поверх парчовой ризы, изобразил на лице радость:
— У меня, друже, нынешнее утро удачливое. Такой случай… боюсь говорить, вдруг проболтаешься кому.
— Чего вякаешь — “случай”? Об чем это?
— Побожись, что никому не обмолвишься?
— Крест, что ль, целовать! Сказал: никому не проболтаюсь. Ну?
— Мой сарайчик знаешь, где коня ставлю? Достался по наследству от покойного отца Гермогена. Завел сегодня конька, а он у меня умный, что дьяк думный! — ржет и копытом в землю бьёт. Наклонился я, сенцо разгреб — словно блестит что-то. Лопатой копнул, а там — серебряный укропник. Достал его. крышечку открыл — полно золотых монет — толстые, тяжёлые, по-грецки написано на них. Во как!