Резко вдруг вскочил изо стола, забыв перекрестить лоб, на ходу сквозь зубы выдавил:
— Пойду к Федору!
Он понесся через переходы и узкие повороты так, будто за ним гнался хищный зверь. Влетел к Федору задыхающийся, ухватил его слабую, с тонкими хрупкими ногтями руку, прильнул к ней, истово начал целовать, сквозь детские слёзы приговаривая:
— Державный царь, брат мой любимый! Твой холоп Языков и наша сестрица Софья желают меня погубить, яко же древний Годунов царевича Димитрия. А для того задумали, восприя сие намерение, выгнать меня с матерью из дому отца нашего и от тебя отдалити. Или я не сын державного царя Алексея Михайловича, что мне угла в моем родовом дому нет?
Федор Алексеевич некоторое время словно с недоумением смотрел на братца, который был на десять лет моложе, но который говорил и рассуждал, как не всякий думный дьяк умеет. Федор был болезненным и добрым. Он обнял мальчугана, погладил его по щеке, спросил:
— Тебя прийти ко мне научила матушка Наталья?
— Нет, своей волей! Да к кому же мне жаловаться на негодных холопей, как не тебе, братец? — и опять поцеловал руку с рыжеватыми волосами, окропил слезами.
Федор вздохнул:
— Во дворце нынче и впрямь тесно стало, развелось всяких приживалок — что полчища прожорливой саранчи. В Александровке пруд рыбой богат, все тебе развлечение. Про злые умыслы — пустой брех. Коли такое прозналось бы, всех злодеев приказал бы лютой смертью казнить. Иди, не печалуйся, братец Петруша… Поезжай с Богом.
Пётр скрипнул зубами, дернул головой и, не прощаясь, ушёл;
Он вдруг вспомнил казнь Афанасия, и в голову пришла мысль — каверзная.
Тонкая политика
Прямо от царя Фёдора Пётр отправился в кремлевский двор, нашел плотника Степана Исаева.
— Постучать молоточком хотите, Пётр Алексеевич? — ласково спросил тот, весело блестя красивыми чёрными глазами и вынимая изо рта гвоздь. — Потешную палатку дранкой крыть собирались.
Пётр ничего не ответил, лишь оглянулся окрест. В ворота въезжал воз с провизией, возле Успенского собора толпились богомольцы, несколько стражников, хлопая друг друга по плечам, о чем-то громко спорили.
— Скажи, Степан, — решительно произнёс Пётр, — ты слыхал: меня с матушкой моей Натальей правительница Софья и Языков хотят отправить в Александровку и там, подобно царевичу Димитрию, умертвить?
Плотник побледнел, выронил на землю рубанок и, перекрестившись, произнёс, чуть заикаясь от страха:
— Господь с вами, Пётр Алексеевич, что такое речёте?
Пётр округлил глаза:
— А чего особенного я сказал тебе?
— Ну как же, будто вас… подобно царевичу… в Угличе…
— Вот и ты то же самое говоришь, знаешь об том, — весело вдруг произнёс Пётр и, повернувшись к стражникам, дискантом крикнул:
— Служивые, сюда: слово и дело! Плотника поволокли в Сыскной приказ.
Доказательство
После третьего удара кнутом на виске кожа сошла с лопатки дворцового плотника, обнажив белую широкую кость. Степка заорал:
— Во всем винюсь, говорил, что царевича Петра Софья умертвить жаждет… А от кого сам услыхал, того не помню…
Судьи составили приговор.
Подьячий Сыскного приказа принес на подпись Федору Алексеевичу экстракт, зачитал:
— «Дворцового плотника Степку Исаева за предерзостные слова и враньё, будто царевна Софья хочет умертвить братца своего Петра, яко Годунов царевича Дмитрия, орлить (клеймить) раскаленным стемпелем по лбу, рвать ноздри и отправить в ссылку в Сибирь на вечное житьё с женой и детьми и устроить их там на пашню».
Фёдор Алексеевич указ подтвердил собственной подписью, почесал за ухом и задумчиво покачал головой:
— Коли чернь про то ведает, стало быть, Петруша мне правду рёк! — и приказал остановить сборы в Александровку, а отправить семью Петра в подгородное Преображенское, где тот и прежде каждое лето живал. — Всё ко мне ближе будет.
Выяснилось, что в Преображенском никакого ремонта Языков не затевал.
Эпилог
Когда в 1682 году Пётр сел на трон, ему попалось прошение некой Неонилы Самотёсовой, якобы напрасно оговоренной под пыткой, с просьбой позволить вернуться в Москву. Пётр в тот случай был в добром расположении духа и прошение подписал утвердительно. Неонила поселилась в своем дому в Котельниках и к Кремлю даже близко теперь не подходила.