— Тебя, капитан Лопухин, коли другой раз станешь чинить мне противность, разжалую в солдаты. Я нарочно не интересуюсь гнусной личностью вора, хоть мне самому будь он сват или брат. Украл — лезь в петлю. Таков мой царский указ, и попрошу исполнять его усердно. Теперь же тебя следовало бы малость поучить, да однажды я тебя прибил напрасно, когда с тобой в феврале прошлого года злодея Цыклера под арест брали. Теперь мы сочлись, а вперед — берегись. Я нынче же буду в Кремле и полюбопытствую, как ты царский указ исполнил. Тогда с Трубецким подробности мне и поведаете. Идите!
Обед ещё продолжался некоторое время. Затем, вздремнув с час в спальне Лефорта, Пётр во главе верховых всадников направился к Кремлю.
Порка
Не доехав до Спасских ворот, Пётр увидал народ, сбившийся возле виселицы и что-то с жаром обсуждавший.
Всадники толпу вмиг разогнали. Пётр увидал мальчугана, висевшего головой вниз. Приглядевшись, он с удивлением воскликнул:
— Ба, да это старый знакомый мой — Ивашка, цирюльников ученик! — Гневно оглянулся. — Сдурели, что ль? Детей стали вешать. Кто сие удумал?
Иван Трубецкой доложил:
— Это и есть воришка, похитивший часы ваши, Государь! Как вы приказывали, мы его повесили. А за какое место вешать, то указано не было.
Мальчишка начал громко плакать. Пётр нахмурился. Ему неприятно было зреть ребёнка на виселице. Пётр спросил у Ивашки:
— Так это правда, что ты часы мои украл?
— Правда… — сквозь всхлипывания, натужным голосом выдавил из себя мальчишка.
— И что из тебя хорошее вырастет, коли ты сызмальства чужое тягаешь?
— Не буду больше, дяденька Пётр Алексеевич! — хрипел мальчишка. — Хочу к маменьке!..
Пётр вдруг вырвал из рук стоявшего неподалеку Емельки Свежева плетку-треххвостку и начал лупить юного воришку по оголенной спине и ягодицам, приговаривая:
— Вот тебе за воровство, вот тебе за плутовство…
— Виноват, не буду больше, виноват! — орал мальчишка.
Наконец, Пётр отшвырнул плетку и, беря дыхание, приказал:
— Снимите его!
Когда мальчишка, растопыривая руки и пошатываясь, встал на землю, Государь спросил:
— Да зачем тебе часы?
— Они мне вовсе ни к чему, мне любопытно, что внутри их тикает? Я хотел посмотреть, себе такое же сделать, а часы на место положить.
— А вышло, что воровал! На первый раз отпущу, но скажи отцу, чтоб учил тебя построже.
— У меня нет отца, он под Азовом погиб… на царской службе.
Пётр подумал, сказал:
— Коли ты такой любознательный, прикажу, чтоб на учебу отправили. Но чужого под страхом смерти никогда не бери.
Эпилог
В тот вечер сели за стол царедворцы и бояре — безбородые, с непривычными цыплячьими лицами. Они умирали от хохоту при виде друг друга. Так, посмеиваясь, после второй или третьей чарки вспомнили малолетнего воришку. Меньшиков сказал:
— Если бы, мин херц, следовать твоему указу, глупого мальчишку сегодня надо было жизни лишить. А двигало им, говорит де, любопытство одно, сиречь похвальное желание. Аж чернь нынче роптала: «По царскому новому указу будут теперь детей вешать!». Надо нам это?
Генерал-прокурор Ягужинский поднялся с чаркой:
— Пьём за мудрость Государя-батюшки! Только, Пётр Алексеевич, не во вразумление ли наше Господь послал нам с мальчишкой казус? Все мы, батюшка, воруем, только одни ловко и много, а другие мало и несчастливо. Государь всемилостивый, скажи, разве ты хочешь быть Императором в одиночестве, без подданных?
Государь не удержался, прыснул со смеху и свой же указ отменил.
И слава Богу, а то много ли нынче на Руси народу бы осталось?
СМЕРТНЫЙ ГРЕХ
В сыром мартовском воздухе тяжело плыл колокольный звон. Заплечных дел мастер в большом чане варил смолу. Время от времени он бросал в пламя березовые поленья. Красная площадь все больше заполнялась любопытными. К месту казни проталкивался разный люд — боярская челядь, рвань кабацкая, нищие, калеки, торговый народец, человеки, бродящие меж двор.
И вот в окружении солдат показался приговоренный: ненавидящий горящий взор, клочкастая сивопегая борода, высоко связанные за спиной руки.
Дни всполошные
История, о которой идет речь, началась вскоре после памятного читателям возвращения Петра в Москву — в августе 1698 года. Позади были пыльные дороги Европы, которые колесил Государь полтора года. Впереди — многие нестроения любезного Отечества.