Пили много. Спрятанный в кустах, играл немецкий оркестр. Танцевали, не жалея ног. Отобедав, разбились по парам. Пётр разместился под громадным дубом, посадил на колени Анну. Та надушенной узкой ладошкой гладила его щеку, нежно ворковала:
— Герр Питер, ваше красивое мужественное лицо, которое столь нравится дамам, обветрилось. Я дам вам старинное немецкое снадобье. Оно сделает вашу кожу нежной. — Не таясь, потянулась к нему. Он страстно прильнул к её влажному маленькому ротику, так задохнулся в поцелуе, что даже сделал ей больно. Дыхнул в ухо:
— Прости неосторожность, вот контрибуция, — сдернул с мизинца подарок короля Августа — крупный изумруд.
— О, герр Питер, вы такой щедрый! На всем свете нет другого такого мужчины. — Завела глаза. — Как сладко мечтать: вы, герр Питер, — простой рыбак. Мы живем на берегу отдаленного лесного озера. У нас пять, нет шесть маленьких детишек. И все они похожи на вас — храброго, сильного в бою и нежного в любовном алькове…
— Анхен, какая ты замечательная! — и подумал, вновь приникая к её губам: «Не то что моя постылая корова, жена законная — Евдокия. Прочь колебания, отправлю её в монастырь!»
Тем временем Меньшиков обхаживал пышногрудую блондинку Гретхен, супругу знаменитого генерала фон Крафта, приехавшую без мужа. Меньшиков вдруг схватил её, поднял на руки, и, весело хохотавшую и болтавшую в воздухе ногами, увлек в шуршащую кустами темноту.
Пётр усмехнулся, а когда парочка вернулась к столу, с притворной строгостью спросил:
— Ты, Алексашка, почто увеличиваешь население
ада?
— Не понял, мин херц…
— Когда я был в гостях у английского принца, он мне рассказал забавную байку, а по ихнему — фани стори.
Все враз притихли, сгрудились возле Петра.
— Умерли сто англичанок, предстали пред очами апостола Павла. Тот речёт: «Кто хоть раз изменял своему мужу, идите прямиком — сие дорога в ад. Остальные останьтесь на месте». Девяносто девять дам пошли в ад, а одна осталась на месте. Святой апостол задумчиво почесал бороду: «Зело трудный случай!» Подумал, приказал: «Сию дуру глухую тоже отправьте в ад!»
Дружный хохот огласил окрестности. Анхен прижалась к Петру. Он молвил:
— Никогда так хорошо не было, моя любовь! Осторожно приблизился Ромодановский, которому такие затеи были уже не по возрасту. Он молвил:
— Государь, вы не утомились? Уже третий час ночи. Завтра дел много, с утра казнь недорослей назначена.
Сейчас Пётр был добр. Он досадливо дернул ногой:
— Какая там казнь? Зачем вешать пятнадцатилетних мальчишек? Им чего старшие приказывали, они то и делали. Распорядись: выпороть и отправить в дальние города, без клеймения.
В кустах вдруг что-то громко зашипело, взорвалось и небо озарилось веселым фейерверком. Подошёл Лефорт:
— Это мой сюрприз вам, герр Питер! Фейерверк продолжался. Солдаты отгоняли от царской пирушки любопытную чернь. Государь распорядился:
— Завтра же прибить здесь мой указ: в рощу никому не ходить и деревьев тут не рубить — под страхом наказания.
Надругательство
На другой день, когда закатное солнце окрасило на горизонте облака фиолетовым светом, Пётр выехал с Мясницкой и решил свернуть вправо к дубовой рощице. Ему хотелось оживить в душе воспоминания о вчерашней ночи.
И каково же было его изумление, когда он увидал дикое зрелище. На дубу, под которым он вчера отдыхал с Анхен, громадным гвоздем была приколочена посреди туловища кошка, уже успевшая издохнуть. С нескольких дубов по всей окружности так была содрана кора, что теперь столетние деревья непременно должны погибнуть.
— Ведь это мне назло! — затрясся Государь. — Ромодановский, перешерсти всю округу, найди ублюдков, которые учинили бесчинство. Жилы вытяну…
Минули годы. Пётр уже вовсю возводил на болотах и костях Северную Пальмиру — Петербург. Но важные дела не заслонили в его памяти историю с дубовой рощицей. Ромодановский виновного не открыл.
Но оставалась неистребимой любовь Государя к прекрасному дереву. Вот как писал его современник:
«Дабы подать народу пример своего отменного уважения к дубовому лесу, приказал он обнести перилами два старые дуба, найденные в Кронштадте, поставить там круглый стол и сделать места для сидения. Летом приезжал туда часто, сиживал там с командирами и корабельными мастерами. Иногда он говаривал: «Ах, если бы нам найти здесь хотя бы столько дубовых деревьев, сколько здесь листьев и желудей». Государь публично благодарил корабельных мастеров и морских офицеров, которые, желая угодить ему, садили в садах своих в Петербурге дубы, и целовал их за доброе дело в лоб».