Крестник Государя — Пётр пошёл по военной линии (что значит кровь!). Был участником дворцового переворота 1741 года, когда помогал возводить на престол дочь Петра Великого — Елизавету. В чине полковника принял участие в Семилетней войне, отличался исключительным бесстрашием. Погиб в битве при Кунерсдорфе в 1759 году.
Что касается Вышневолоцкого канала, то в 1774 году государство выкупило его у наследников Сердюкова за сто семьдесят тысяч рублей.
КРОВАВЫЙ ПРИЗРАК
Казнили убийцу мужа. В Китайгороде, под горою, против Сыскного приказа, возле храма во имя Василия Блаженного, собралась небывалая толпа: уж слишком знатной была преступница. Возле позорного столба, на котором вывешивалось перечисление вин осужденного, была вырыта узкая яма. Рядом с ямой стояла молодая дородная женщина с круглым красивым лицом, в темном сарафане. Держа в дрожащих руках лист бумаги, вперед вышел думный дьяк Прокофий Возницын. Толпа мгновенно стихла, и даже осужденная с некоторой надеждой повернула голову: «а вдруг Государь помиловал, сослал на вечное покаяние в отдаленный монастырь? Ведь бывало же…»
Воздев металлические очки на нос в сизых прожилках, слабым, но внятным голосом старенький Прокофий зачитал царское повеление: «Всепресветлейший державнейший Пётр Великий Император и Самодержец Всероссийский, указал женку Феодосию Курицыну, урожденную княгиню Лукомскую, уличенную в душегубстве собственного мужа боярина… казнить смертною казнью — зарыть живой по плечи в землю, пока оная женка не преставится…»
Палач Сысой, с годами погрузневший телом, вдруг махом сорвал одежды с обреченной. Вынув из-за пояска веревку, связал своей жертве одним концом руки за спиной, а другим закрутил ноги. После этого палач подтолкнул в яму дрожавшую всем телом женщину. Крутым бедром она корябнулась о край ямы, опустилась ногами на дно. Подручный Сысоя — молодой мужик в рваных сапогах — закидал свободное пространство землей и принялся старательно её утрамбовывать, порой касаясь голенищами сапог лица несчастной.
Толпа мрачно смотрела на казнь. И никто не мог предположить того, что предшествовало этому страшному событию.
Хмурое утро
Сквозь слюдяные окошки в свинцовых рамах пробивался скудный свет. Боярин Иакинф Борисович Курицын, чёрный, плотный в плечах, вечно пьяный и часто буйный тридцатилетний человек, почесываясь и кряхтя, сидел в одном исподнем на краю постели. В глазах плавала серая муть, веки опухли, горло пересохло.
— Ох, муторно мне, — истомно потянулся. — Эй, блядины дети, есть кто живой?
Дверь бесшумно раскрылась. На пороге стояла жена Феодосия. В руках она держала серебряный ковшик с капустным рассолом.
Трясущимися руками Иакинф принял ковш, жадно, роняя капли на грудь, прильнул к нему. Рассол был со льда — прохладный и вкусный. По мере того как живительная влага вливалась в нутро, Иакинф обретал память. Он вспомнил о том, что случилось с ним вчера, и лицо аж свела мучительная гримаса.
По случаю приезда Государя в Москву из Петербурга в Преображенском дворце была назначена пьянка. Едва Иакинф вылез из кареты, как нос к носу столкнулся со светлейшим князем Меньшиковым.
— Хо, боярин Курицын пожаловал! — хохотнул тот, отстраняясь от лобызаний. — И башка пока на плечах.
У Иакинфа все внутри похолодело. Он заискивающе заглянул в вечно смеющиеся глаза светлейшего князя:
— Вы это об чем, Александр Данилыч? За нами вроде бы дурного не числится…
— Эх, раб Божий, дурного токмо за ангелами небесными нет, а мы всегда виновны и пред Царем Небесным, и пред земным. — Вдруг заговорил о другом: — Как здравие твоей супруги?
Светлейший давно и без полезных результатов ухлестывал за Феодосией. Чтоб видеть её. получить из ручек чарку вина и устный поцелуй, порой нарочно заезжал на Ильинку в дом Курицыных в гости.
Иакинф отмахнулся:
— Чего ей делается!
Меньшиков вдруг смилостивился, негромко сказал:
— Дружок твой, Мишка Пчёлкин, под караул взят, уже в пыточном застенке, со второй виски на тебя, Иакинф Борисович, показал: ты де приказывал ему утаивать часть денег, что работным людям при подписании контрактов полагается. И другие расхитители казны повинились. Теперь твой черёд. Только, чур, молчок! Иди кланяйся Государю…