Однажды поутру царская любимица Сонька Воронцова томно потянулась:
— Ах, какой сон мне нынче был страхованный! Иду будто себе по лесу темному, да вдруг на меня обезьян выскакивает, из себя большой и все соответственное. Как повалил он меня на сырую землю да как стал катать…
Царица хмыкнула:
— Пробудилась когда, ведь, небось, огорчилась? Обезьян, поди, сла-адкий!
Сонька как ни в чем не бывало продолжала:
— Я вот мыслю: к чему-де такой сон? “Ирина” уверенно рекла:
— Сие означает преизбыток в любви! Все с ехидством захохотали: Соньку не любили за злой язык и за то, что она Государю наушничала. Рассмеялась и царица:
— Вот Государь задаст тебе, Сонька, “переизбыток”! А скажи-ка, Ирина, к чему во сне рыбу есть?
— Если рыба лещ — то к любовному наслаждению, — вдохновенно врал Борис.
Девицы заволновались, засыпали вопросами:
— А коли пригрезилось сено? Ал и сундук пустой? Ежели во сне будто иглой укололась — к чему такое?
Напрягая фантазию, Борис всем дал ответы вразумительные и обнадеживающие. Барыни вздыхали:
— Все точно Ирина говорит, прямо как по написанному!
Тайные ласки
Приходил иногда по утрам Государь. Узнал он про Иринин дар сны толковать. Спросил про свое ночное видение. “Девица” все складно ответила. Приказал Иоанн Васильевич “Ирину” доставить к себе в опочивальню, предварительно (по обычаю) в мыльне грушевой водой помыв. Но та, стыдливо опустив голову, призналась:
— Месячный конфуз у меня! Жалость прямо… Свидание было отложено. Зато царица посетовала:
— Всем ты, Иринушка, хороша, да только вышиваешь, словно медведь нитку в иголку заправляет. — Окликнула очаровательную девицу, первую в гареме красавицу: — Аксинья, пусть к тебе в светлицу перейдет Ирина! Ты у нас искусная вышивальщица, вот и обучай со всем старанием.
Другие девицы даже позавидовали:
— Ирина сказки занятные сказывает, с ней в светлице не заскучаешь. Любая из нас согласилась бы…
Борис был и счастлив, и смущен. Когда в первый день он узрел Аксинью, то сердце его сладко защемило: “Ах, девица, дух мой тобою восхищен!”. Вечером, сидя друг возле друга в светлице на скамеечке, они вели беседу.
Ничего не подозревая, готовясь ко сну, Аксинья сняла телогрею и исподнее, обнажила с крепкими, как орешек, сосцами торчащие груди.
Она доверчиво говорила:
— Вот все говорят: красивая, красивая! А я свою красоту проклинаю, ибо царский стремянной Никита Мелентьев набрел единожды ко мне, сиротинушке боярской, и потребовал, чтоб я вина на подносе ему дала. Увидал, подхватился: “Нельзя, говорит, такую принцессу прятать! Пусть в царицыном тереме поживет!” Да и Государю про меня рассказал. Пришлось стонать, а идти в сие непотребное место. Коли когда по любви замуж выйду, как же я, испорченная, мужу законному в глаза посмотрю?
И уткнувшись в плечо Бориса, Аксинья тихо заплакала. Борис, пламенея от страсти, нежно погладил её по руке…
Сон в руку
На другое утро, согласно заведенному обычаю, гаремные девушки отправились в церковь. Сонька вела себя вельми странно: хихикала в кулак, вертелась возле царицы. Улучив момент, затараторила ей в ухо:
— Матушка-Государыня! Нынче по нужде встала я да проходила мимо Аксюшкиной светлицы. Вдруг слышу — ушам не верю: несутся срамные звуки?
— Какие ещё звуки? — царица выпучила глаза.
— Какие при любви бывают! Аксюшка вскрикивала: “еще-де, милый, ещё!” Бесстыдство какое! А с кем она блудила — ума не приложу!
Смелая догадка мелькнула в голове Государыни. Она строго погрозила пальчиком:
— Ты, Сонька, на ночь много, видать, фряжского лакала! Свар не затевай, язык прижми!
День прошел как обычно, а после обеда, отправляясь в опочивальню, Государыня поманила “девицу Ирину”:
— Принеси мне твои вышивания, хочу успехи наблюдать.
Борис незамедлительно явился с вышивкой. Государыня работу смотреть не стала, а приказала:
— Что-то, Иринушка, сарафан на тебе в этом месте, ниже пояса, будто топорщится? Дай-ка поправлю! О, да у тебя, душа моя, игрушка тут занятная!
Повалился на колени Борис:
— Свет державный, Государыня! Прослышал я про красоту твою, в самое сердце она меня уязвляху! Вот и припёрся сюда тайно. Не гони, дай стопы поцеловать!
Раскатилась царица довольным смехом:
— Чего там — стопы. Целуй выше!
“Девица Ирина” покинула царицыну опочивальню часа через два. Сказывали, что дубовая кровать, стоявшая лет двести, в тот день развалилась.