— Боярин, чего расшумелся? Сынишку рыком своим пужаешь. Коли у тебя голова трещит, так мы в том не виновные. — Подняла с пола ковш. — Чего, прикажешь ещё рассольцу доставить?
Иакинф, уже приобретший способность мыслить, дыхнул перегаром:
— Пусть Панкрат придёт!
Панкратбыл ключником, собутыльником и приятелем Иакинфа. Когда тот появился на пороге — от лысины до козловых сапог источавший угодливость — Иакинф махнул рукой:
— Бабы, пошли вон! У нас разговор имеется… вам, дурам, непонятный.
О взятках
Пётр Алексеевич, топорща смолянистые усы, нервно дергая головой — врожденная привычка, расхаживал по ковру своего кабинета в Преображенском. Писец, загодя заточивший перья, терпеливо ждал диктовки.
Меньшиков, развалясь в глубоком, голландской работы кресле, тянул из золоченого бокала фряжское вино.
Пётр остановился возле, округляя глаза, жарко заговорил:
— Светлейший, я все могу простить. Но воровство! — Государь сжал кулаки. — Я каждый рубль экономлю, себе порой в необходимом отказываю, а эти крысы ненасытные тащат и тащат в свои норы, словно два века им отпущено. Не могу сие взять в понятие. Ох, скобленый народец пошёл! Теперь вот боярин Курицын…
Меньшиков отставил бокал, о своем подумал, сладко потянулся в кресле:
— А что, мин херц, ты вчера его под караул не взял?
— Дал время: пусть одумается. Может, из потаённых углов ворованное откопает и сам принесет? Тогда и голову сохраню ему, и место пожалую новое, где воровать неспособней. Мне, Алексашка, не мертвецы — работники нужны. А Иакинфу все урок впрок пойдет. — Открыл крышку золотых часов — подарок короля Августа. — Половина седьмого, однако. Где Иакинф? Прикажи, Алексашка, чтоб за ним солдат послали. Вчера со страху так упился, что нынче ноги не идут?
Повернул голову к писцу:
— Готов? Титл указа — «О обиде и взятках». Пиши:
«Мы, Пётр Первый, Император и Самодержец Всероссийский и прочая, и прочая. Объявляем всем, как светского, так и духовного чинов людям, чтоб все без всякого страха объявили для всенародной пользы о нижеописанном…» Успеваешь? Царапай дальше: «В Москве и прочих городах и местах были посланы наборщики на государевы работы. А если кому от них были какие притеснения, обиды или взятки с кого какие притеснением брали, и кто сколько взяток каких дал, чтобы подавали о том письменные доношения в Санкт-Петербург в канцелярию Сената, а в губерниях — губернаторам, не опасаясь за себя за то какого истязания и гнева. А кто о своих винах не объявит, а по розыску о его винах станет известно, то таких за прослушание сего указа жестоко будут наказаны с разорением движимых и недвижимых имений». Число поставь нынешнее: «Июня 11 дня, года 1715-го». Всё! Меньшиков, Иакинфа доставили?
— Никак нет, мин херц! Послал Ивана Трубецкого и молодого Серегу Богатырёва, вот-вот должны вернуться…
Мужеубийца
В дрожащем ночном мареве уже вовсю играли крупные звезды, когда наконец появились громадного роста гвардеец Семёновского полка Богатырёв и царский любимец капитан Трубецкой. Вечный балагур, теперь он имел вид серьезный. Встав во фрунт, доложил:
— Ваше Величество, Иакинф Курицын зарезан. В доме я оставил солдат, убийцу доставил в пыточную камеру.
Пётр округлил глаза:
— Что ты сказал? «Убит»? И кем же, кто изверг?
— Его женка боярыня Феодосия. У неё под кроватью нашли нож — весь в крови. И на крутом бережку Москвы-реки, где она его зарезала, лужа свежей крови.
— А труп?
— В реку, видать, сволокла, ракам и щукам на прокорм. Завтра со светом пошлю людишек искать его.
— И за что она его?
— Ихний ключник говорит, что свара промеж них вышла. Она гордая, родовитая… — вставил Богатырёв.
— Да, у родовитых спеси много, — согласился Пётр. — Однако своей рукой супруга казнить — не дело. Наказать убийцу следует примерно.
Меньшиков, пока лишь молча качавший головой, вздохнул:
— Коли по закону, так это наравне с отравительницами — живьём в землю закопать. Жаль, бабёшка сладкая была!
— Но тебе, светлейший, в любезности, кажется, отказала?
— Женщины, мин херц, — это как крепости: одних следует брать нежданным приступом, а других терпеливой осадой. Вот я и…
Государь прервал своего любимца:
— Пошли в застенок, послушаем, как твоя возлюбленная голосит.
Розыск
В пыточном подвале пахло мышами, дымом и кровью. Свеча, трещавшая возле писавшего дьяка, высвечивала низкие каменные своды. На широкой скамье, грузно облокотившись на дубовый стол, сидел маститый старик Ромодановский, степенно поднявшийся при виде Государя и медленно склонивший седую голову.