В августовском саду налились тяжёлой зрелостью плоды. Сладостно пахло скошенной травой. Молодые птенцы начинали вылетать из гнезд.
В чистеньком домике Анны Монс с полотняными ковриками на полу и геранью в горшках на подоконниках был гость желанный — высокий, с узким» бедрами и жилистыми, но нежными руками польский посланник Кенигсек.
— Ах, как буду, очаровательная звезда моя, сладостная Анхен, скучать до следующей встречи с вами! — говорил Кенигсек, натягивая на себя белые шелковые рейтузы. — Ваша душа прекрасна, а тело — восхитительно. Поверьте мне…
Вдруг Кенигсек осекся, лицо его стало белее мела. Он невнятно промычал, ткнув рукой в окно:
— Невероятно, но это — Пётр… Это ужасно! Анна, убиравшая измятую любовными играми постель, взглянула в окно и ахнула. По песчаной дорожке прямой, словно проглотил аршин, шел Государь.
— Аллес капут! — воскликнула Анна. — Мы пропали. Царь, чёрт его подери, сюда идет. Откуда он взялся?
Кенигсек лихорадочно пытался напялить туфли, да перепутал правый с левым. Он моментально взмок от страха, мысли его помутились. Он взвыл:
— Оторвёт голову мою, ревнивец! О, доннер веттер…
Вдруг Анна вздохнула:
— Виллим, умница, остановил Петра. Задерживает его разговором, знает, что вы у меня в гостях! Идите скорее сюда, в заднюю дверь. Через огород, бегом. В углу, возле старой яблони доска приподнимается. Прощайте!
Едва посол выскочил из дома, как в него вошёл Пётр. Он загорел, пропылился, и весь облик его стал каким-то мужественным. Былая юношеская резвость сменилась некоторой степенной важностью.
Пётр захлопнул за собой дверь, порывисто обнял Анну:
— Как я скучал без тебя, Аннушка! Каждый день думал о тебе. Теперь твердо решил: свою супругу Авдотью Федоровну в монастырь заточу. Пусть лбом пол долбит, грехи мои замаливает. А мне ещё, — он коротко хохотнул, — ой сколько грешить предстоит! Вот и сейчас… Желанная, дай к персям твоим прильнуть! Тебя жажду…
Анна схватила руку Государя:
— Ах, исстрадалась без тебя, мое солнце, жизнь оживляющее. Тебя не было и мир померк для меня… Герр Питер, я сохла в разлуке, как герань, кою влаги лишили!
Вдыхая запах дорожной пыли и пота, целовала и целовала его, не веря своей радости: «Присох ко мне Пётр, взойду на российский трон царицей!»
И они повалились в тяжко заскрипевшую и ещё не успевшую остыть постель.
Когда утомленный дальней дорогой и любовью Пётр отдыхал в объятиях Анны, он похвалил её брата:
— Толковый мальчишка! На моих глазах вырос, не оставлю его своими заботами, сделаю государственным мужем.
Анна благодарно прижалась к груди Петра.
Тонкий лёд
Пылкая любовь порой кончается столь же неожиданно, как и возникла.
Пока Пётр выламывал хребет России под западный камзол, пока обагрял брусчатку Красной площади кровью стрельцов и разных людишек — разбойных, а больше безвинных, — пока в сельце Преображенском и Разбойном приказе подвешивал несчастных на крюки за ребра, он не забывал Кукуй-городок. Кукуйцы встречали герра Питера радушно: умные беседы, хозяйственные советы, а ещё танцы, выпивки, хорошенькие женские лица, жаркие объятия Анны — все это веселило душу, уставшую от перестройки государства.
— Тебе, Аннушка, единственной я верю без оглядки, всю натуру свою распахиваю, — доверительно говорил царь девице Монс.
Не ведал Пётр того, о чём давно шушукались за его спиной: Анна была блудлива, мало кому из ухажеров в ласках отказывала.
Меншиков как-то случайно застал её в беседке, в одиночестве задумчиво глядевшей в голубое небо. Решительный в любви, светлейший князь тут же, возле резных перил, шанса своего не упустил.
С Кенигсеком и вовсе Анхен крепко спуталась.
Государь об этом узнал нечаянно. Вскоре после виктории над шведами под Нотебургом Кенигсек по пьяному делу и неосторожности свалился в глубокий ручей, ушёл под лёд. При утопленнике нашли тугую пачку писем, а с раздувшейся груди Пётр снял большой медальон. Письма положили возле огня просушиться, ибо выяснить следовало: не содержат ли тайн государственных?
Государь колупнул ногтем золотую крышку, раскрыл медальон и весьма удивлен был:
— Что зрю аз? Портрет Аннушки? Как? Почему? А сие что — прядь волос с её очаровательной головки? И эту прядку я, неразумный, может, целовал?
Брезгливо — двумя пальцами — взял письмо, начал читать. Потом другое, третье. Содержание их было пустяковым: «Ежечасно, мой прекрасный друг, воздыхаю о вас… Меня пожирает страсть, которую вы разожгли в душе моей… Когда вас нет, жизнь делается постылой… Вечно посылающая вам любовные вздохи Анна». Пётр швырнул письма, плюнул вслед: