Пётр раздул щёки:
— За кого просишь, посол? Мне мало того срама, что я от сестры его перенёс? Эту хищницу я воспитывал для себя, имел намерение на ней жениться. Но её природная натура оказалась столь блядской, что более не желаю слышать ни о ней, ни о её родственниках.
Тут встрял Меньшиков:
— Мин херц, дело прошлое… Ведь я с ней во времена оны развратничал, да и ты, Кейзерлинг, поди, своего с сей порочной особой не упустил. Не так ли? Ныне хочешь её в жены взять? Молодец, бери. Она бабенция… того… на передок горячая! Х-ха!
— Как вы смеете, князь, говорить столь дерзкие речи! — топнул ножкой Кейзерлинг. — Сицевыми (таковыми) словами между нами противность чинится. Аллес ист цу энде!
Меньшиков схватил посла за локоть и громко сказал, хотя и на ухо:
— Ну ты, козлобородый, катися отселя к… — далее шли выражения вовсе не дипломатические и равно для печати не годные. Светлейший дал пинка Кейзерлингу под мясистое гузно, и тот спешно застучал туфельками с бантиками по крутой деревянной лестнице, едва не опрокинув с ног старого воина генерала Нетельгорста.
Пётр стоял рядышком, мусолил трубочку и ехидно посмеивался.
Оправдательные послания
На другой день Кейзерлинг поднялся спозаранку. Опасаясь, что чья-нибудь депеша опередит его, застрочил на бумаге:
Люблин, 1707 года, 77 июля нового стиля. Вседержавный великий король, августейший Государь и повелитель! Всеподданнейше и всенижайше повергаю к стопам Вашего Величества донесения о происходившей вчера попойке. Обыкновенно сопряженная со многими несчастными происшествиями, она вчера имела для меня пагубные последствия. Ваше королевское Величество соблаговолит припомнить то, что почти повсюду рассказывали в искаженном виде обо мне и некоей девице Монс из Москвы. Говорят, что она любовница царя. Эта девица и вся её фамилия содержатся уже четыре года под постоянным арестом, а её брату преграждена всякая возможность поступить на царскую службу. Я, по несчастью, хотя невинным образом вовлеченный в их роковую судьбу, считал для себя обязанным заступиться за них…
Тут, от быстрого движения руки, чернила брызнули на бумагу.
Посол чертыхнулся, присыпал кляксы песком, смахнул его и продолжал писать о тех унижениях, кои он претерпел вчера по причине своего исключительно доброго сердца:
Царь и Меньшиков напали на меня с самыми жестокими словами и вытолкнули не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь… Я не прошу о мести, но я слезно и всенижайше умоляю Ваше королевское Величество как о величайшей милости уволить меня, чем скорее, тем лучше, от должности при таком дворе, где участь почти всех иностранных министре одинаково неприятна и отвратительна…
Через пять дней, узнав за верное, что «посольские магнаты» пишут Карлу донос о скандале, Кейзерлинг вновь торопливо заскрипел пером, не доверяя скромности своего секретаря, напрягая фантазию, приводил якобы упущенные прежде обстоятельства и подробности:
Князь Меньшиков начал грубить мне непристойными словами, вследствие чего Его Императорское Величество в негодовании удалился, тогда как я только возразил, что благородный человек не упрекнет меня в бесчестном поступке и тем менее никогда не докажет того; но когда князь Меньшиков не переставал обращаться со мною с насмешкой и презрением и даже подвигался все ближе и ближе ко мне, я, зная его всему миру известное коварство и безрассудство, начал опасаться его намерения, чтобы по московскому обычаю ударом «под ножку» не сбил меня с ног — искусством сим он упражнялся, когда разносил по улицам лепешки на постном масле и когда впоследствии был конюхом.
Я, вытянутой рукой, хотел отстранить его, заявив ему, что скорее лишусь жизни, нежели позволю себя оскорбить, и не считаю доблестным человеком того, кто осмелится меня позорить…
Свидетелем этого происшествия был бригадир фон Нетельгорст, состоящий на польской коронной службе он всенижайше прилагает тут свое письменное свидетельство и готов, во всякое время, присягнуть в справедливости слов, полностью меня оправдывающих.
Статс-секретарь тайный советник Шафиров на днях признался в возмутительности всего происшедшего датскому королевскому послу.
Князь Меньшиков собственно вытолкнул из комнаты и вдоль лестницы при мне находящихся лакея и пажа (прочая прислуга отправилась домой с экипажем). Потом, вернувшись, спросил меня, зачем я хочу с ним ссориться?