На что я отвечал, что я не начинал ссору и никогда не начну её, но не позволю никому на свете оскорблять меня. Тогда он сказал, что если я не считаю его благородным человеком, то и он меня таковым не считает, что как я первый позволил себе его толкнуть, то и он может меня толкать, что действительно он тут же и исполнил, ударив меня кулаком в грудь и желая вывернуть мне руку; но я успел дать ему затрещину и выругал его особливым словом.
Я отвечал, что сам ничего не затеваю и драться не могу, потому что у меня отняли шпагу, но что если я не получу желаемого удовлетворения от Его царского Величества, то готов, во всяком другом месте, драться с князем Меньшиковым.
Тогда царь с угрозой, что сам будет драться со мной, обнажил свою шпагу в одно время с князем Меньшиковым; в эту минуту те, которые уж меня держали за руки, вытолкнули меня из дверей, и я совершенно один попал в руки мучителей, или лейб-гвардейцев князя Меньшикова; они меня низвергли с трёх больших ступеней и, мало того, проводили толчками через весь двор, где я нашел своего лакея одного (паж поехал за экипажем).
Ваше королевское Величество, обладая столь светлым умом, рассудите сами по нижеизложенным обстоятельствам, что не я, а князь Меньшиков затеял ссору, ибо по первому пункту я не имел ни злобы, ни малейшего неудовольствия против него; доказательством тому могут служить все мои всенижайшие донесения, в коих до сих пор я не только не упоминал об его ежедневных глупостях, но скорее писал о нем только все хорошее. По второму пункту, ясно как Божий день, что он начал оскорблять меня непристойными словами.
Всячески себя обеляя, посол немало сочинил тут, особенно про свой отважный нрав.
История смешная, конечно! Но она нам любопытна, ибо Кейзерлинг в нашей истории лицо не последнее и ещё появится вновь.
Новобрачные покойники
Государь проклинал неверную любовницу, но никто не мог или не умел занять место Анны в его сердце. Он послал ей несколько писем, но внезапно получил такой отпор, что крепко в чувствах задет был, а надежда на примирение сделалась призрачной.
Наконец, в 1711 году Анна была освобождена от ареста.
Кейзерлинг, мусоля её лицо поцелуями, нежно говорил:
— Моя любовь, нам следует немедля заключить брак…
И в этой срочности была необходимость суровая. Кейзерлинг опасно заболел.
Пётр ещё ничего не знал о победе своего счастливого соперника. Бракосочетание было тайным. Но два человека облегченно вздохнули, когда им донесли о случившемся. Читатель догадался, кто это?
Это были Меньшиков и Екатерина.
За всю свою беспутную жизнь Пётр ни разу не был столь сильно влюблен, как в Монс. Душу его все годы разлуки раздирала жестокая ревность. Порой, оставшись наедине с собственными думами, Пётр мечтал:
«Ах, коли бы Аннушка пришла ко мне, попросила прощения за все свое беспутство, то… облился бы слезами радости, прижал бы к сердцу своему: Господи, как томлюсь по ней, по единственно желанной!»
Немец Хельбиг, живший в Москве, так вспоминал о тех событиях: «Меньшиков и Катерина рисковали потерять все, если бы красавица Монс уступила страсти Государя. Меньшиков употребил весь свой ум, чтобы воспрепятствовать этому сближению. Пылкая страсть властелина могла бы победить интриги Меньшикова, если бы твердость Анны не помогла бы желаниям светлейшего и Екатерины. Если Екатерина при посредственных своих достоинствах сумела возвыситься до звания русской Императрицы, то Анна Монс со своими куда более превосходными качествами гораздо скорее достигла этой великой цели. Но она предпочла истинную свободу и любовь…»
Меньшиков, прознав от кого-то из своих клевретов о тайном браке, понесся во дворец к Петру. Тот уединился в своем кабинете и занимался с картами Петербурга.
Меньшиков, напустив на себя возмущенный вид, проговорил:
— Мин херц, вот уж сущая истина: чем ты больше печёшься о какой-либо персоне, тем паче неблагодарностью чёрной она, персона, тебе платит.
Пётр, с неохотой отрывая взгляд от карт, лениво спросил:
— Ты, светлейший, об чём?
— Сказать, Государь, — и то срамно, язык не поворачивается: не ты ли по великой своей милости благодетельствовал обезьяну сластолюбивую, макаку развратную, алчную до корысти, дуру необразованную?.
Пётр, начиная догадываться, о ком пойдет речь, уже с полным вниманием повернулся к Меньшикову:
— Дело говори, не тяни!
— Монсиха с фон Кейзерлингом в немецкой кирхе при закрытых дверях обвенчались, а теперь, в доме тобою же построенном, блудом утешаются. Хочешь убедиться? Можем сгонять в первопрестольную.