Так продолжалось более восьми лет — до ноября 1724 года. Длилось бы и далее, но…
Крушение
Многие ведали про амурную связь Монса с Катериной и про его лихоимство, но никто — ни Меньшиков, ни Ягужинский, ни Толстой и прочие, им равные, — на Виллима не донёс. Ибо учинить такой донос на немца означало донести на саму Катерину. Храбрецов столь отважных не находилось.
А обличительную кляузу сделал некий Ширяев — один из неважных дворцовых слуг. Сделал по глупости, зависти и по той причине, что терять ему было особенно нечего. (Любопытно, что подмётное письмо было направлено вторично — первое где-то затерялось, возможно, что в самом Тайном приказе у грозного Ушакова — намеренно.)
В воскресный день восьмого ноября в спальню к Монсу пожаловал кровавый инквизитор Ушаков. Гаркнул:
— Сдай шпагу и ключи! Ты арестован! Поедешь ко мне на квартиру.
Конвоиры, возглавляемые рослыми гвардейскими офицером Сергеем Богатырёвым, славным многими любовными победами, обнажив шпаги, повели арестанта к дому Ушакова.
Там их уже дожидался Пётр, сильно сдавший после операции на мочевом пузыре и последующей болезни.
Он окинул Монса презрительным взглядом, грустно качнул головой:
— Значит… с Катериной? До чего же Монсова фамилия гнусная. Много крови мне испортили… за мою доброту. Но и ты, однако, Виллим, отвеселился.
Суд скорый
Весть об аресте Монса заставила трепетать сотни сановников. Каждый знал за собой вину, а Пётр умел искать и жестоко наказывать.
Опасения оказались напрасными. Пётр был уже не тот, что прежде. Болезни точили его тело, на своем челе Государь уже ощущал смрадное дыхание смерти. Да и не желал оскорбленный муж долгих розысков, жаждал скорой расправы. Доказали три случая взяток — и довольно!
Пятнадцатого ноября судьи (среди них был знаменитый Яков Брюс) объявили приговор:
— За многие вины учинить Виллиму Монсу смертную казнь, а именье его движимое и недвижимое конфисковать.
Пётр собственноручно начертал: «Учинить по приговору».
После христианского напутствия в жизнь загробную Монс остался в одиночестве. Он сник, словно тяжёлая могильная плита уже придавила его.
Вдруг заскрипел ключ в замке, дверь тяжёло приотворилась. Вошел Пётр.
Радостная мысль вспыхнула в душе: «Катерина заступилась. Власть её над Государем безмерна. Помилован? Пусть буду влачить дни свои в убогой нищей избушке, но только жить, жить!»
Виллим, оживая, с надеждой смотрел на Петра.
После долгого молчания Государь медленно произнёс:
— Мне очень жаль тебя лишаться, но как быть иначе?
Монс ответил:
— Я виноват перед вами. Государь. Вы всегда были ко мне добры.
Пётр вдруг порывисто обнял обреченного на смерть, но ни чего не промолвил.
У обоих на глазах блеснули слёзы.
Они понимали то, о чем промолчали.
Эпилог
Следующим утром белокурого красавца возвели на эшафот, огласили приговор.
Впрочем, не весь, а лишь экстракт из него — дабы не тратить время попусту.
Монс стоял печально-величественный и вполне спокойный.
Когда читавший закончил, Монс кивнул ему:
— Благодарю вас, сударь, за труд… Затем он простился с народом — на все четыре стороны низко поклонился.
Вынув что-то из кармана, он протянул пастору:
— Возьмите, падре, на память о безвинном мученике. Может, я и был плох, но, видит Бог, не хуже других.
Пастор с любопытством взглянул на подношение: это были золотые часы с портретом Екатерины.
Монс поглядел на палача и обратился к нему с просьбой — теперь уже последней в жизни:
— Сделай милость, покончи все скорее, — и, не удержав тяжёлый вздох, покорно лег на плаху, хранившую рыжие следы чьей-то крови.
Палач исполнил просьбу. Подняв с помоста голову, он водрузил её на шест, по которому побежали струйки крови.
Полуоткрытые глаза Монса смотрели в серое небо.
Золотистые волосы вились по ветру. Народ плакал.
В тот же день Пётр привёз к месту казни царицу, ткнул пальцем в сторону шеста:
— Узнаёшь?
Екатерина равнодушно глянула в мёртвые глаза фаворита, кисло сморщилась:
— Жаль, что разврат придворных достиг такой степени!
Пётр фыркнул, но ничего не сказал.
Лишь всходя по ступеням Зимнего дворца, с грустной усмешкой молвил:
— Обаче, слыхал я: некоторые особы языком плюскали (суесловить), мол, Монс самый рафлёный среди всех придворных. Желая сим дурам радость доставить, прикажу Монсову голову спиртом в банке залить и в кунсткамере на виду поставить. Пусть себе зрят, утешаются!