— Виват Государыня, виват светлейший!
Воровское письмо
В алом бархате и тончайших кружевах, напудренный и надушенный Меньшиков появился в Зимнем дворце. Он уже про себя, мысленно, сложил сладкие тирады, которые скажет Государыне.
Но все его благодушие враз слетело, когда он увидал Екатерину. Раздувая ноздри, она выдернула свою руку из лап светлейшего, который собрался её целовать, вместо пасхального приветствия Государыня швырнула ему свернутый трубочкой лист бумаги:
— Ну-кось, прочти, а я послушаю! — Повернулась к свите Меньшикова и своим приживальщикам: — Оставьте нас. — Раздраженно махнула рукой и стала нервно расхаживать взад-вперед.
Недоуменный князь, прищурив близорукие глаза и поднеся лист почти к носу, начал читать:
— «Люди добрые, православные! Лихие времена на земле нашей природной настали, отвернулся от нас Господь Вседержитель и Царица Небесная со ангелы. Преступив заповеди отеческие и Божий, Катька Скавронская, под телегой с солдатами малакией (рукоблудие) блудной занимавшаяся, и ейный полюбовник и изверг народа православного Меньшиков, торговщик пирожками, царскую власть ныне себе против законов оттягали…»
Меньшиков с брезгливой миной двумя перстами протянул бумагу Екатерине:
— Матушка, сделай милость, уволь… Сию мерзость произносить мне вельми отвратно, язык не поворачивается…
Екатерина грозно свела брови на переносице:
— А я тебе, князь, приказала: читай! Меньшиков вздохнул, продолжал:
— «Усердием нынешних правителей, погрязших во глубине страстей, коростолюбцев и стяжателей срамных, с бесами и жидовинами сдружившимися, жаждут Россию погубить, в ад ввергнуть. Меньшиков-пирожник хочет себя Царем сделать, а для того желает дочку свою Марию с внуком Петра Великого — с Петром же, обручить, а нынешнюю Государыню Катьку ядовитым мышьяком изводит, отчего уже ныне у ей ноги как бревна разбухшие. А после того всех нас, истинно православных, в жидовскую веру перекрестят, у кого чего в хозяйстве имеется отнимут, а самим ноздри вырвут и на шею ярмо наденут. И об том лишь правители думают, как мошну свою туже набить, а над народом православным издеваться. Неужто поношение сие терпеть будем? Будьте оне прокляты, окаянные, со всеми замыслами лукавыми, блудники и хищники, тати и убийцы, мытари и всякому человеку лицемеры окаянные. Мир вам, православные, и благословение».
Меньшиков закончил чтение. Лицо его и шея налились кровью, он грозно выдохнул:
— Где сие обнаружили?
— Лейтенант Преображенского полка Николай Божко, когда с солдатами шел мимо Исаакиевской церкви, заметил, что на паперти читали.
— Под караул кого взяли? Екатерина вздохнула:
— Пьяного ярыжку, который оглашал, да ещё семнадцать человек из слушавших. Остальные разбежались. Темно ещё было, после всенощной службы оное случилось.
— Розыск ведут?
— Да, ярыжку спрашивают…
— Ну дознаюсь до поганцев, каждую жилу отдельно вытащу!
Екатерина обиженно поджала губы:
— Откеля про мою болезнь прознали? Кроме тебя да лекарей, никто не ведает.
— А может, и лекаря к воровской грамотке причастны! Нынче верить никому невозможно.
— Садись, Александр Данилыч, за стол. Чай, проголодался за делами государственными…
— Прости, матушка, не до разговления мне. Поспешу в Тайную палату, а уж потом к тебе, к столу.
— Может, светлейший, все ж малость чего скушаешь?
— Не до того, да и в рот ничего не лезет!
Меньшиков опрокинул в горло чарку померанцевой и, не закусывая, бросился из дворца.
Находка
Меньшиков ураганом ворвался в застенок. Писец испуганно вскочил со своего места, судьи низко поклонились.
На коленях перед столом, разоблаченный до исподнего, со свежими рубцами на ребрах, с кровавым куском кожи, отошедшим от лопатки и обнажившим белую широкую кость, стоял тщедушный мужичишка с жидкой седой бороденкой. Он тупо смотрел мутными глазками на светлейшего.
Меньшиков схватил его за волосенки, оторвал от пола, рявкнул:
— Собачье семя, кто подметное письмо тебе дал? Али сам, крысиный потрох, начертал?
Мужичишка. размазывая по щекам сопли, заскулил:
— Кто писал, батюшка, того не ведаю, а лежало оно на ступенях папертных, камушком придавленное, чтоб ветерком не сбросило…
— Врешь, пес шелудивый! Говори, кто дал тебе письмо?
— Истинный крест, из-под камушка по глупости своей вынул, а мужики, что из церкви выходили, стали просить: «Об чем там? Коли грамотке знаешь, прочти праздника светлого ради…» Уговорили меня, глупого, вот я… А тут, батюшка, твои солдатики…