Меньшиков глухо сказал:
— Палач, пытай! Светлое Воскресение? Так грех на себя беру. Правду во всякий день ведать угодно Богу.
Приговор
Из-за дыбы вышел низкорослый безлобый человек с громадной челюстью, одетый в длинную, ниже колен, кумачовую рубаху. Он протянул руку к мужичишке. Тот расширил зрачки, побежал, побежал от него на коленях, зажался в угол, по дороге разлив ведро с водой, которой окатывают пытаемых, когда те совсем обесчувствят.
Палач выволок мужичишку из угла, тряхнул за подмышки, поставил на ноги, завел руки за спину. Широким кожаным ремнем связал запястья, перебросил длинный конец за высокое, укрепленное под потолком бревно, напружинясь, начал тянуть ремень к себе.
Заскрипел блок, руки стали выворачиваться. Охнул мужичишка, втягивая живот, вставая на цыпочки, а затем дико захрипел, выпучивая глаза, когда руки вышли из суставов.
Меньшиков с ласковостью спросил:
— Ну, кто письмишко дал тебе?
Широко разевая рот, мужичишка простонал:
— Не давал… никто… А повсеместно говорят…де… не по закону царица… правит.
Меньшиков дал знак палачу. Тот опустил мужичка на пол, опрокинул ему в рот стакан водки. Мужичишка блаженно прикрыл веки.
Меньшиков опять нестрого спросил:
— А кто должен по закону?
— Царевич малолетний Пётр… ещё врут, что Меньшиков-пирожник вознесся выше всех царей. Меньшиков брезгливо отошел, с кислой миной молвил:
— Сей лай мы уже слыхали! — Повернулся к судьям. — Как светлая неделя пройдет, так сразу же вздернете его прилюдно. И нынче же допрашивайте тех, кто слушал его воровские речи. Тем рвать ноздри, резать язык, клеймить на лбу «вором» и в соляные рудники.
Судьи с рабской покорностью наклонили головы.
Уже на другой день подьячий на всех углах выкрикивали:
— Того, кто поможет открыть писавшего противные письма, ждет награда в тысячу рублёв, а окромя того, коли это холоп или слуга, будет освобожден из крепости, а коли сию важную услугу окажет человек чиновный, то, сверх денег, будет повышен в должности. За укрывательство вора, равно как и за участие, виновные будут преданы казни смертной.
…Толпы любопытных завистливо вздыхали. Они ежедневно часами простаивали возле наградных денег, которые были положены на масляных фонарях: возле церкви Троицы на Петербургской стороне, а другая тысяча — близ церкви Исаакия.
Шли бесконечные предположения: «Куда денет такой несметный капитал тот счастливец, которому он достанется?»
Раза три-четыре желающие получить деньги кричали «Слово и дело», и каждый раз быстро выявлялась их ложность. За что заявители и были нещадно биты.
Истинных виновных так и не отыскалось.
Меньшиков ходил как бешеный. Из своих денег уже на третий день он премию поднял до двух тысяч, но — без полезного результата.
И был обнародован новый указ: «Коли виновные сами не объявятся и вообще отысканы не будут, то предать их церковному проклятью».
Людишки, услыхавшие о таком страшном наказании, цепенели от ужаса, а в душе сочувствовали преступнику: не бывает власти, которая была бы мила народу.
Изящество слога
Какую ночь подряд светлейший не мог сомкнуть глаз: подметное письмо его тяготило нещадно. Он ведал, что против него много ропота в народе, но приписывал все злоязычию дураков и проискам противной партии. Были и бунтовские против него письма, но в них почти в одних и тех же выражениях и словах повторялось, что он заставил Императрицу нарушить закон престолонаследия. Царапали людишки малограмотные, в делах дворцовых несведущих.
Теперь же все было иначе, и Меньшиков, вновь придя к Императрице, рассуждал:
— Слог, слог-то каков! Ну что тебе Араамий Палицын или сам Стефан Яворский. И знает, душегуб, многое тайное…
Екатерина горько усмехнулась:
— Это что хочешь меня ядом извести?
Меньшиков возмутился:
— Нет, сие как раз поклеп, жаждут нас с тобой разладить. Вор где-то рядом находится, и на сем противном сочинении он не остановится, за каждым шагом следить станет. — Сжал кулаки, унизанные бриллиантами. — Нет врага у меня худшего…
Уже какой день верный ему человек, бывший государев денщик Иван Трубецкой, обходил приказы, коллегии, канцелярии, Сенат, проглядывал все, что было написано пером. Искал сходную бумагу, почерк, чернила. Бумага была редкая, дорогая — китайская, белая, с мелкой сеткой верже. Почерк — аккуратный, четкий полуустав округлой формы, каким мало кто умел писать — буква к буковке. Трубецкой уже третью неделю каждый вечер докладывал: