Трубецкой согласился:
— курьёзная история! Ждать, впрочем, недолго осталось. Давай, Александр Данилович, выпьем да покумекаем, что к чему. Коли девица окажется невиновной, ты и впрямь ей бриллианты дарить будешь из Петровской шкатулки? Меньшиков усмехнулся:
— У меня нет никакой шкатулки, от Петра доставшейся! Да она смекнет сразу обо всем, как шлеппером канатным по заднице отхожу да прикажу, чтобы Императрице матушке не проболталась о наших разговорах.
— Ну, болтать о том ей самой резона нет.
Ровно в десять вечера Анна тихой тенью проскользнула мимо дворцовой стражи, загородив лицо платком, и нырнула в поджидавшую карету.
В это время Трубецкой со своими адъютантами начал ворошить вещички девицы.
Начался последний, самый страшный эпизод из светской жизни фрейлины.
Сладкие грезы
Девица, едва влезла в карету, к своему удивлению, увидала светлейшего. Тот без дальних разговоров решительно заявил:
— Я все про тебя, Анна, знаю! Ты шпионила и сочиняла подметные письма. Для кого воровство делала?
Анна стала плакать, божиться, клясться:
— Такой поклёп не в силах я снести! Ты, Александр Данилович, только ты мне люб. Твоя напраслина меня кручинит. Коли столь скверно обо мне мыслишь, так лучше мне не жить. Останови карету, я с горя в хладные воды Невы брошусь. Прощай навеки, любимый!
Меньшиков заколебался. Он уже без прежней уверенности спросил:
— А почему ты назвала меня дубом, а себя плющом тонким? Ведь таковые слова и в подметном письме есть, а письма ты знать не могла. Так?
Анна рассмеялась:
— Нет, не так. — Она погладила щеку Меньшикова. — Какой ты у меня глупый, хоть и очень красивый. Это волшебные строки из сонетов знатного старинного поэта Франции Пьера де Ронсара. Их многие знают. Не я одна. А ты, любезный мой, разве их не ведаешь?
Бегство
Далее началось самое забавное. Высадив девицу у бокового прохода во дворец. Меньшиков направился вдоль набережной Невы, на условленное с Трубецким место. Ждать долго не пришлось. Вскоре за окошком кареты раздалось конское ржанье, приглушенные голоса.
Спешившись, Трубецкой влез в темную карету. Весело проговорил:
— Фонарь зажечь надо! Хочу на твоё личико, Анна, посмотреть, как ты крутиться сейчас станешь. Фонарь зажгли. Трубецкой ахнул:
— Где девица?
Меньшиков невозмутимо ответил:
— Зачем она тебе? Анна невиновна, так я её отпустил.
Трубецкой начал дико хохотать и кататься по кожаному сиденью.
— И хо-хо, «невиновна»! А это что? — Он влез в небольшой баульчик, протянул светлейшему бумаги. — Вот черновики двух первых подметных писем и чистовое третье. Написала его, но, видать, передать по назначению не успела. И шесть тысяч рублёв, что вместе с письмами в тайном ящичке секретера лежали, да я его легко углядел и вскрыл. Ошарашенный Меньшиков изумился:
— И впрямь, бумага то китайская, та самая! И начертано искусно, как на воровских эпистолах. — С печалью проговорил: — Ах, стерва, меня чернила, «пирожником» именовала… А ещё в вечной любви клялась. До чего ж женское семя коварное, ничего святого нет.
Трубецкой озабоченно сказал:
— Поскачу её ловить. Может, у себя в комнатах сдуру задержалась?
Трубецкой заблуждался: Анна бежала из дворца, даже не заглянув к себе. Однако уже через час её схватили караульные Аничкова моста.
Похороны
В эту ночь Меньшиков глаз почти не сомкнул. Поначалу он сызнова допрашивал Анну. Та выпучивала светлые глаза и фыркала:
— Фу, сие все поклеп! Ничего не писала, ничего не ведаю…
Трубецкой уже отправил на Лазаревское кладбище четырех гвардейцев, которых возглавлял бравый капитан преображенец Сергей Богатырёв. Когда подъехала карета с жертвой, на левом берегу Черной речки возле кладбищенской ограды темнела глубокая яма.
Трубецкой сделал последнюю попытку узнать правду:
— Где, Анна, ты взяла шесть тысяч? Не передком же заработала?
Та уже изрядно трусила, но все ещё твердила:
— Я не виновата! Меньшиков брезгливо сказал:
— Засунь, Трубецкой, воровские письма ей в глотку, пусть с ними ждет второго пришествия! И свяжите по рукам и ногам.
…Когда девицу потащили к яме, она неимоверным усилием сумела выплюнуть письма и заголосила:
— Караул! Помогите! Все скажу… Это герцог Голштинский с Девиером грозили мне… чтоб докладывала… и письма тоже для них писала. По две тыщи за каждое… Простите. Христа ради, не буду!