Дело завертелось.
Согласно принятому порядку и доносчик, и ответчик, и свидетель преступных разговоров были взяты под стражу. Опять же по регламенту первый кнут и первые пытки на виске доносчику Уткину.
Тот орал благим матом и все показания подтвердил.
Из-за позднего времени и по случаю пьянки ради дня ангела генерала Миниха, куда судьи приглашены были, розыск отложили до другого дня.
Злопыхатель
Бурхард Миних был уроженец Ольденбурга, но карьеру сделал на российской службе.
Утром другого дня Миних был на докладе у Государыни. Среди прочих дел, держа в руках донос фендрика, он упомянул и о государственном преступлении Богатырёва — «богомерзком хулении».
— Ну-ка, генерал, зачти вслух, что про меня рёк сей семеновец?
Делать нечего, прочитал генерал поносные слова и от себя желчно добавил:
— Государыня, невозможно допускать вольнодумство в армию. Полагаю сего хулителя лишить дворянского звания, имения и отправить в вечную каторгу.
Подумала малость Государыня, почесав пальчиком кончик носа, и вдруг приказала:
— Пущай сего капитана сюда доставят, дабы он свои наглые речи в моем присутствии произнёс!
Последствия этого желания стали самыми невероятными.
Обольщение
В ту же ночь под караулом трёх стражников славного красавца и воина Богатырёва, связанного по рукам, повели из крепости во дворец к Государыне.
Молоденький пехотный лейтенант — командир конвоя, но фамилии Лагуткин, родившийся в Рязани, тяготившийся нынешней службой и мечтавший о баталиях с барабанным боем, свистом ядер и о славных викториях, — завистливо вздохнул:
— Вы, господин капитан, хоть и под арестом, а вот повезло же вам, нынче же станете беседовать и зреть нашу Императрицу!
— Да, матушкаИмператрица вообще без меня жить не может — бодро начал врать Богатырёв. — Бывало, призовет меня, сокрушается: «Что ж ты, Матвеевич, все холостой ходишь? Желаешь, так я за тебя любую камер-фрейлину отдам! Или сама за тебя пойду, не все ж мне во вдовьем состоянии находиться!»
Лейтенант тяжело засопел. Ему начало казаться, что капитан говорит правду.
Вдруг Богатырёв, приблизив усы к уху собеседника выдохнул:
— Я желаю подарить вам золотую табакерку и пять червонцев. Только выполните единственную просьбу…
— Что вы, сударь, желаете? — В голосе лейтенанта появилась заинтересованность.
— Я обязан уничтожить записки, ну, понимаете, мне порой писали некоторые знатные дамы. Иначе содержание сих амурных эпистол дойдет до их мужей и случится большой афронт. Вы сами, я вижу, мужчина бравый, поэтому меня поймете: честь дамы превыше всего!
Лейтенант засопел сильнее прежнего. Спросил:
— Где ваш дом?
— Это близко и как раз по пути: возле театра Манна, на Мойке. Мы быстро все сделаем: одна нога здесь, другая там.
Лейтенант решился:
— Пусть будет так, да про табакерку, сударь, не запамятуйте.
Побег
Возле театра Манна, возникшего шестью годами раньше вместо канцелярии главной полиции, стоял небольшой двухэтажный домишко. Богатырёв долбанул ногой в дверь.
— Савелий, хватит дрыхнуть, уши оторву! Отчиняй!
Тут же дверь отлипла, гостей окатило теплом и запахом жареной баранины, упревшей каши и ещё чего-то аппетитного. На пороге стоял денщик. Увидав командира, бросился ему на грудь, запричитал:
— Наконец то, батюшка! А что ручки веревочкой стеснили вам? Ай беда какая? Богатырёв весело произнёс:
— Сие для безопасности империи необходимо! У нас мало времени. Быстро накорми и напои служивых, — и он стряхнул на руки денщика медвежью шубу, наброшенную ему на плечи.
Смекалистый денщик быстро поставил на стол жареного гуся, капусту квашеную, гречневую кашу с бараниной и салом, грибки, штоф водки.
— Развяжи руки господину арестанту, — распорядился лейтенант.
Богатырёв потер затекшие запястья. Не садясь за стол, выпил чарку водки, положил в рот капусту. За ним выпили и остальные. Началась трапеза.
Конвойный лейтенант вопросительно посмотрел на Богатырёва: