Самое первое мое стихотворение было таким:
Люблю Кавказ с его горами,
Всегда покрытыми снегами.
О, как скалисты его горы,
О, как опасен путь в горах!—
Идешь по горной по тропинке,
С обрыва в пропасть упадешь,
И там погибнешь ты навеки,
Себе могилу там найдешь.
«Кавказскую тему» я взял потому, что из школьной хрестоматии узнал кое-что о Кавказе и к тому же прочел в ней стихотворение А. С. Пушкина «Кавказ подо мною. Один в вышине...».
Я был убежден тогда, что писать можно о чем угодно, но только не о том, что ты повседневно видишь, с чем ты повседневно встречаешься. Это, казалось мне, никому не может быть интересным. Поэтому-то, написав одно стихотворение, я не представлял, о чем буду писать другое. Никаких событий, никаких перемен, которые можно было бы описать в стихах, у нас, на мой взгляд, не происходит. И вчера, и сегодня, и завтра — все одно и то же. О чем же тут напишешь?
Классикам я, можно сказать, завидовал. У Никитина есть стихи о степи, о бурлаках, о ямщиках. А у нас нет ни степей, ни ямщиков, ни бурлаков. У Некрасова есть стихотворение «Несжатая полоса». Он увидел где-то такую полосу и написал о ней. А у нас ни разу не было случая, чтобы чья-нибудь полоска ржи осталась в поле несжатой. Опять-таки, выходит, писать не о чем.
Словом, в те годы я был похож на одного начинающего поэта, который в сороковых годах писал мне с Дальнего Востока: «Здесь у нас никаких тем для стихов нет. И природы нет никакой — кругом одни сопки».
Однако же, читая некоторые стихи, посвященные описанию родной природы, я начинал думать, что, наверно, и сам бы смог написать такие же, если бы меня не опередили другие поэты.
Но преимущества других поэтов я постепенно начинал видеть не только в том, что они жили раньше меня, но и в том, что они очень хорошо знали природу, хорошо видели перемены, происходящие в ней. По-этому-то в их стихах и было все так последовательно и верно. Весьма характерным в этом отношении казалось мне стихотворение И. С. Никитина «Утро»— стихотворение, которое я очень любил. Оно, как известно, начинается словами:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается...—
а кончается так:
Здравствуй, солнце да утро веселое!
Начав с того момента, когда было еще темно, когда утро только-только намечалось, поэт закончил описание восходом солнца. И все, что происходило между двумя этими моментами, в стихотворении описано и очень последовательно, и очень точно.
Словом, я пришел к выводу, что мне необходимо «изучать природу», необходимо знать все-все, что в ней происходит. И я начал «изучать». Изучал я и весной, и летом, и в ту злосчастную осень, когда вернулся из столь огорчительной своей поездки в Смоленск. Днем я выходил в поле, останавливался где-нибудь в стороне от дороги и начинал наблюдение. Вокруг меня расстилался белый густой туман, шел мелкий-мелкий, насквозь пронизывающий дождь. И хотя, кроме дождя и тумана, кроме мокрой и уже почерневшей стерни, я ничего видеть не мог, как равно не мог ничего и слышать, потому что стояла мертвая тишина, мне все же казалось, что наблюдать необходимо, что это даже интересно. Я как бы ждал, что вот-вот что-то произойдет. Но ничего не происходило и в конце концов я ни с чем возвращался домой. Но дома все же записывал, что именно я видел в поле, что думал при этом. Записывал я и стихами и прозой.
А однажды летом я решил, что не буду спать всю ночь и прослежу во всех подробностях, как наступает утро в деревне. Я сидел на лавке и смотрел в окно, чтобы ничего не пропустить. На востоке еще только-только начинала алеть заря, как в хате послышалось жужжание мух — они проснулись первыми. Я видел далее, как небо становилось светлей и светлей, как менялись очертания предметов, а потом послышалось чириканье первых воробьев. Наконец, пастух заиграл на своей трубе, напоминая хозяйкам, что пора выгонять коров «на росу». Все это было давным-давно знакомо. Но все же я делал вид, что мои наблюдения весьма значительны и совершенно необходимы для будущих стихов.