Мы и сами видели, до чего Коле трудно.
Словом, Коля Афонский совсем отошел от «лунатиков», и мы — я и Шевченков — остались вдвоем. С нашим другом мы и видеться стали лишь изредка.
За лето мы очень сдружились с Шевченковым и стали почти неразлучными. Если он был свободен от своей работы в волостном правлении, то непременно приходил ко мне или же я шел к нему. Мы читали друг другу собственные стихи, а потом важно рассуждали, у кого получилось лучше, у кого хуже. Вместе мы читали и книги, если только они попадали нам в руки.
Из всего, что прочли мы в то лето, особую радость принесла нам книга И. С. Тургенева «Записки охотника». Мы просто были влюблены в нее, а между тем ее нужно было возвратить владельцу, у которого одолжил ее на несколько дней мой друг во время очередного путешествия по деревням Осельской волости.
Мы решили, что перепишем всю книгу от руки, вот она у нас и останется. И начали переписывать. Переписывали мы долго и старательно: то писал Петя, то я. Но переписать все до конца не успели: владелец потребовал, чтобы «Записки охотника» были возвращены немедленно. По-видимому, он заподозрил моего друга, что тот хочет присвоить «Записки», потому и держит их так долго... Пришлось книгу вернуть. Он, тот человек, которому принадлежала драгоценная книга, и не подозревал, до какой степени огорчил нас, не дав возможности переписать всю ее, до конца.
Несколько позже мы с Шевченковым порешили, что будем выпускать свой собственный журнал — рукописный, понятно. Долго перебирали всевозможные названия и в конце концов остановились на названии «Заря».
По уговору первый номер должен был выпустить я, а второй — он, мой соиздатель, третий — опять я, четвертый — он, и так далее.
У моего отца в специально сделанном им же самим сундучке всегда была почтовая бумага, конверты и марки: это— на случай, если кто придет и попросит написать письмо. Но отец иногда разрешал мне брать бумагу и для моих личных надобностей. На этот раз я взял целую тетрадочку — шесть двойных листков, сшил листки ниткой и на первом из них старательно вывел крупными печатными буквами: «Заря. Журнал № 1». А дальше столь же старательно и тоже печатными буквами вписал в тетрадочку свои стихи и стихи Шевченкова. Но после стихов оставалась еще уйма места. Я тут же соорудил рассказ, взяв за основу случай, происшедший со мною, когда волки сожрали нашего жеребенка, пасшегося вместе со своей стреноженной матерью где-то возле леса. Рассказ также был подобающим образом вписан в тетрадочку.
Когда первый номер «Зари» был готов, я понес его в Оселье к Шевченкову. Мы вместе прочли его вслух, поговорили о том, что в нем хорошо и что плохо. Я отдал стихи для второго номера, готовить который Петя Шевченков должен был начать уже со следующего дня.
Мой друг очень легко мог перещеголять меня, выпустив второй номер журнала в гораздо большем объеме, чем был первый, выпущенный мною: это потому, что у него всегда было много бумаги. Я определенно завидовал ему, что он может писать сколько угодно и что угодно.
Необыкновенная любовь к бумаге, верней, даже не любовь, а какая-то своеобразная страсть, появилась у меня уже в детские годы и осталась до сих пор, не будучи ни разу удовлетворенной полностью. Я любил и люблю бумагу — бумагу разного формата и разной расцветки, я любил и люблю изделия из бумаги — красивые тетради, записные книжки, блокноты, конверты и многое другое. Когда у меня много хорошей бумаги, я как бы чувствую себя уверенней и веселее.
Петя Шевченков мог легко выпросить несколько листов у помощника писаря, мог взять бумагу и самовольно — из шкафа, закрытого таким висячим замком, который можно было открыть не только без ключа, но даже без гвоздя.
Но главным источником, откуда Петя пополнял свои бумажные запасы, был огромный продолговатый сундук, сколоченный из толстых, плохо оструганных досок. Сундук этот стоял в прихожей волостного правления — сначала в старом здании, а когда в 1913 году было выстроено новое, то и в новом. На сундуке в ожидании, пока придет начальство, обычно сидели мужики, пришедшие в волость по своим делам или по вызову. А в сундуке хранился волостной архив, то есть канцелярские книги разного формата и разной толщины. Ни одна из этих книг не была исписана полностью, до конца,— в каждой можно было найти совершенно чистые листы либо страницы. Иногда попадались и такие книги, где почти все листы были чистыми, за исключением нескольких самых первых. На сундуке висел огромный замок. Однако крышка сундука рассохлась: гвозди, которыми были прибиты доски, поржавели. Поэтому ничего не стоило, не трогая замка, приподнять одну или две верхних доски и достать из сундука книгу потолще, а затем осторожно вырвать из нее ту чистую бумагу, которую в свое время не исписал волостной писарь или его помощник. Никто и никогда не интересовался, в каком состоянии находится волостной архив, цел он или нет.