Когда разговоры о ямбах, хореях и прочем были закончены, я спросил:
— Василий Васильевич, ведь вы, наверно, и сами стихи пишете, раз все так хорошо знаете и умеете объяснять?
— Нет, не пишу,— ответил Свистунов, и ответ этот был полной неожиданностью для меня.
— Но почему же?
— Как почему? Да не умею, вот и все. Ничего не получается...— Василий Васильевич вдруг рассмеялся, словно вспомнил что-то очень смешное, и продолжал: — Один раз пробовал писать, написал четыре строчки, на этом и кончилось. Зарекся писать...
— Какие же это четыре строчки? Прочтите,— попросил я.
— Ну вот слушай.— И, смеясь, Свистунов прочел:
Над этими стихами посмеялся и я. Было чудно и странно, что такой умный и все понимающий человек не умеет писать стихов. А между тем это, по-видимости, было так. Писать он не умел, но стихи любил и читал их всегда с большой охотою.
С течением времени мы узнавали о Василии Васильевиче все больше и больше. Кто-то сказал нам, что Свистунов — толстовец. Имя Льва Николаевича Толстого мы хорошо знали, знали и некоторые его рассказы. Но что значит быть толстовцем — не понимали, конечно. Впрочем, я помню один разговор со Свистуновым, и разговор этот кое-что объяснил нам. Василий Васильевич говорил о непротивлении злу, горячо доказывал, что надо поступать по заповеди: если человека ударили по левой щеке, то он должен подставить правую.
Мы были очень удивлены и на этот раз стали возражать ему: мол, как же это так — тебя бьют, а ты и сдачи дать не смей?.. Но переспорить Василия Васильевича мы не могли: если он во что-либо верил, то защищал это веско и убедительно. .
Стало известно и то, что Василий Васильевич — вегетарианец. Это мы восприняли как своеобразное городское чудачество. В деревне трудно было представить человека, который из каких бы там ни было побуждений и соображений отказался бы, например, от селедки или мяса, если они были,— разве что в великий пост в силу особой набожности.
Но даже эти чудачества Василия Васильевича, от которых он, надо сказать, впоследствии избавился,— даже они возвышали его в наших глазах. На нас неотразимо действовало, по-видимому, то, что шел он наперекор всему тому, что сложилось веками, что казалось установленным навсегда. Несмотря на это «навсегда», он, Василий Васильевич Свистунов, думал и действовал по-своему. Кто бы из нас мог подумать, что есть рыбу либо гусятину нельзя? А вот он не ест. То же, наверно, и с непротивлением злу: все действуют так, а он — совсем по-другому.
Я и все товарищи знали от Свистунова также, что Лев Толстой был в больших «неладах» с царем Николаем II и царским правительством, и это особенно привлекало Василия Васильевича к имени и учению великого писателя.
И весьма знаменательным, из ряда вон выходящим поступком было для нас путешествие Василия Васильевича на могилу Л. Н. Толстого летом тринадцатого года.
Утром жаркого летнего дня — стоял, вероятно, июль месяц — Василий Васильевич появился у нас в Глотовке. Собрал нас — человек пять бывших школьников, поговорил, порасспрашивал, кто как живет, что делает, что собирается делать. А потом долго рассказывал нам о Л. Н. Толстом: о его всемирно известных произведениях, о его жизни и смерти и о его учении, которое для многих — как путеводная звезда в жизни. Он рассказал и о том, что в Ясную Поляну ежедневно приезжают и приходят люди — сотни и тысячи людей,— чтобы отдать дань уважения и любви памяти гениального человека, чтобы поклониться его могиле.
— Вот и я решил побывать в Ясной Поляне,— сообщил нам Василий Васильевич.— Собирался уже давно, да вот только теперь выбрался.
Сначала мы думали, что Василий Васильевич пойдет пешком только до станции Павлиново, а там поедет на поезде, но он сказал:
— Нет, я пойду пешком до самой Ясной Поляны... Зачем же на поезде?.. На поезде каждый дурак доедет. Пешком будет потрудней, но зато это и лучше, если подумать, куда и с какой целью ты идешь...
Нам это опять же очень понравилось. Раз человек готов перенести большие трудности, чтобы побывать на могиле Толстого, значит, могила эта действительно дорога ему.
Ушел он из Глотовки после захода солнца, чтобы «идти по холодку». Мы впятером, помнится, пошли провожать Василия Васильевича. Но «холодка» не было даже вечером, было жарко и душно, чувствовалось, что вот-вот соберется гроза. И она действительно начала собираться. Со всех сторон то и дело полыхали яркие зарницы, хотя грома еще и не было слышно.