Вот таким образом и возникло и появилось стихотворение об умирающем солдате-мужике.
Между прочим, я только теперь заметил: в моем стихотворении нигде не сказано, что солдат умирает именно от ран и именно на войне. По-видимому, я считал ненужным говорить об этом, так как обо всем говорило само время, тот самый 1914 год, когда «Просьба солдата» появилась на свет.
В МОСКВЕ
Во второй половине декабря четырнадцатого года я получил от М. И. Погодина письмо, в котором он писал, что скоро едет в Москву и что хочет взять меня с собой, чтобы там показать глазным врачам. Михаил Иванович в письме назвал и день, когда я должен прийти к нему в Гнездилово, откуда и начнется поездка.
Рано утром, лишь из-за горизонта успело показаться холодное декабрьское солнце, я отправился в путь и уже около двенадцати часов подходил к погодинскому дому. Это было совершенно нелепо, так как поезд, на котором мы должны были ехать со станции Павлиново, отправлялся только в.сумерки, точнее — в пятом часу вечера. А от Гнездилова до Павлинова — рукой подать: всего верст шесть. Я хорошо знал это, но старая деревенская привычка приходить задолго до отхода поезда, чтобы как-нибудь случайно не опоздать, взяла верх. Поэтому я должен был несколько часов толкаться в погодинском доме, ожидая, когда запрягут лошадей, и каждую минуту поглядывать на большие круглые настенные часы. Я и тут страшно беспокоился: а вдруг кучер не вовремя подаст лошадь и мы приедем в Павлиново, когда поезд уже уйдет? Я понимал, что и другим мешаю, да и сам тревожусь совсем зря, но вести себя иначе никак не мог.
Случилось тут и еще одно неудобство, от которого, казалось, все лицо мое вдруг загорелось. На мне был костюм и сапоги, что подарил Погодин. И с известной долей юмора можно было сказать, что я «как денди лондонский одет». Во всяком случае ехать в Москву в таком одеянии, в какое я облачился тем памятным утром, было вполне возможно, хотя оно шилось и не по моей мерке. Но штука вся в том, что я не располагал даже самым скверным пальто городского покроя, чтобы надеть его поверх костюма. Уходя к Погодину, я ограничился тем, что натянул на себя какую-то весьма непрезентабельную деревенскую хламиду: ничего другого в доме не нашлось. Михаил Иванович увидел ее и приказал снять. Откуда-то из задних комнат дома мне принесли нечто вроде бекеши, сшитой из серого сукна,— бекеши с меховой подкладкой.
— Вот так будет лучше,— сказал Погодин, когда я, примеривая, надел на себя бекешу.— Так и поедешь...
В бекеше действительно было лучше, но чувствовал я себя крайне неудобно по той причине, что одет во все чужое...
Наконец к дому подали лошадь, запряженную в красивый возок. Впереди на облучке сидел кучер, держа в руках вожжи. А я и один из служивших у Погодина людей, с которым Михаил Иванович обычно ездил в дальние поездки и которому он сдал меня на попечение, расположились на заднем сиденье, укрыв ноги мягкой и теплой полостью.
Но меня опять взяло беспокойство: на станцию ехали пока мы двое, без Погодина. И я с тревогой спросил:
— А где же Михаил Иванович? Что, он не поедет с нами?..
— Да нет,— ответил мой спутник,— он поедет, но выедет несколько позже. Времени еще много, успеет...
Мы не только не опоздали, но приехали на станцию даже рано: билетная касса была еще закрыта. Впрочем, скоро зазвонил станционный колокол — это значило, что поезд вышел с предыдущей станции. Касса открылась.
Мой попечитель (я, к сожалению, не знаю, как его звали) взял билеты себе, мне и Михаилу Ивановичу. Михаил Иванович приехал на другой лошади, когда поезд уже подходил к станции. И у меня как гора с плеч свалилась, когда я увидел, что он успел-таки к поезду.
Мы вошли в вагон третьего класса, Погодин же ехал отдельно.— во втором. Но и третий класс оказался для меня необычным: мы ехали в плацкартном вагоне и в моем распоряжении оказалась целая полка. Раньше я даже не подозревал, что существуют подобные вагоны. Я был уверен, что в каждый вагон сажают столько людей, сколько влезет.
Никаких дорожных происшествий я не помню. Да их, наверно, и не было. Только в Сухиничах мне опять пришлось порядочно поволноваться все по той же причине: а вдруг не успеем?
В Сухиничи мы приехали часов около одиннадцати вечера и там должны были пересесть на поезд Киев—Москва. До отхода этого последнего оставалось около часа времени. К моему удивлению, мой провожатый, вместо того чтобы немедленно идти к месту пересадки, повел меня в привокзальную чайную.