Дядя Яков постепенно и как бы совсем незаметно начал приучать меня к новой обстановке, к людям, работавшим или жившим в лазарете, подсказывал мне, что и как я должен делать, как лучше поступить в том или ином случае. Я очень быстро привязался к нему и начал чувствовать себя не так уж одиноко.
Знакомство с Москвой я начал сразу же после приезда. Я подолгу бродил по улицам и переулкам Москвы, но делал это пока с большой осторожностью, так как боялся, что заблужусь. Я тщательно запоминал, где и в какую сторону свернул, и прикидывал, куда следует повернуть, когда буду возвращаться обратно.
Заблудиться я не заблудился ни разу. Но возвращался домой всегда невеселый и недовольный, и вот почему: я, конечно, с большим интересом наблюдал на улицах и в переулках за всем, что мне попадалось на глаза, но больше всего привлекали мое внимание те места, где в киосках или просто у столиков с навесами продавались газеты, журналы, книги... Всего было так много и все такое новое и интересное для меня, что я подолгу простаивал у иных киосков и столиков, не в силах оторваться от всего этого печатного изобилия. Я забрал бы, купил бы все сразу, за исключением разве только газет: газет я не любил, а вернее — не понимал; если же что и читал в газетах, то только стихи. Но стихи в тогдашних газетах появлялись редко. Купить я, однако, ничего не мог: даже «Газета-копейка» была мне не по карману. И волей неволей я возвращался в свое прибежище во 2-м Неопалимовском переулке, не будучи обременен никаким, даже малейшим приобретением.
Однажды, вернувшись с прогулки по Москве, я увидел, как с деревянного диванчика, поставленного у степы вестибюля специально для посетителей, поднялась женская фигура и устремилась мне навстречу. В плохо освещенном вестибюле я не сразу узнал, что это была сестра моя Анна, работавшая на текстильной фабрике и жившая где-то в Замоскворечье. Я уже в день приезда послал ей письмо, указав в нем, где меня можно найти. Воспользовавшись первым же воскресным днем, сестра и приехала навестить меня.
Я обрадовался ее приезду, но в то же время мне было и как-то неловко. Пригласить сестру в свою комнату я не мог: это почему-то не разрешалось, а сидеть с ней в вестибюле и разговаривать при людях, которые то приходили, то уходили,— какая же это встреча!.. Поэтому свидание наше продолжалось недолго.
Я решил немного проводить сестру, чтобы поговорить с ней по дороге. Это было куда лучше! Мы ходили сначала взад и вперед по переулку, а потом пришли к Зубовской площади. На трамвайной остановке, отведя меня малость в сторону, сестра достала из какого-то своего потайного карманчика белый носовой платочек, в уголке которого были завязаны все ее сбережения. Развязав узелок, она отсчитала несколько серебряных монет и, протягивая их мне, сказала:
— Это тебе, Мишенька!.. Может, на что надо будет... Больше дала бы, да нет... Все, что было, на сак потратила — купила-таки себе сак. Вот посмотри! — И она сделала при этом какое-то движение плечами, приглашая меня определить, насколько хорош ее сак.
Сак, то есть женское пальто особого покроя, играл какую-то очень важную, хотя и непонятную мне роль в жизни молодых девушек и женщин, приехавших в Москву из деревни и работавших на текстильных фабриках. Так как текстильщицы зарабатывали мало, то деньги на сак приходилось копить иногда целыми годами. И люди копили, потому что жить, не имея сака, было никак нельзя. Те, у кого не было сака, чувствовали себя как бы неполноправными, неполноценными, ущербными. Среди работниц шли бесконечные разговоры о покупке сака. И если он покупался, то домой, в деревню, непременно отправлялось письмо, и все родственники узнавали из него, что наконец-то долгожданный сак куплен!
Я тоже радовался, что у Анны есть сак, что и она ничем не хуже других. Но невольно меня все же смешило название — сак. В деревне саком называли сетку, при помощи которой мальчишки (в том числе и я) ловили в речке рыбу. А в Москве называют саком пальто!.. Право же, смешно.
После того как сестра, сев на трамвай линии «Б», уехала, я тут же, на трамвайной остановке, начал считать деньги. Оказалось, семьдесят пять копеек. Чтобы получить такие деньги, сестра должна была работать почти два дня. Я это знал, знал, как трудно достается ей каждая копейка. И тем не менее сразу же, почти не сходя с места, начал транжирить так неожиданно очутившиеся в моих руках капиталы.
В киоске на Зубовском бульваре я прежде всего купил песенник. Назывался он либо «Кочегар» (название по песне «Раскинулось море широко»), либо «Ухарь-купец». А может быть, «Липа вековая»: песенников тогда выходило много и назывались они по-разному, хотя по содержанию были почти одинаковы.