Третьим чрезвычайно важным событием марта двадцать первого года была отмена продразверстки и замена ее продналогом, о чем X съезд РКП (б) принял соответствующее решение. Этим было положено начало новой экономической политике.
И хотя сразу трудно было предугадать, как это будет на деле, во что это превратится на практике, все чувствовали, что в жизни нашего народа начинается новый этап, что отныне Советская Россия пойдет по новому пути своего развития…
Вот в такое сложное, «в такое трудное, ответственное время» я и переехал в Смоленск.
В этом городе, работая в газете, я прожил почти десять лет — до начала 1931 года.
Десять лет — они не прошли для меня даром. Я многое понял за эти десять лет, многому научился, многое пережил.
В Смоленске, который стал мне не только близким, но и родным городом, я научился по-настоящему понимать и ценить поэтическое слово. И не только ценить и понимать: я и сам попытался сказать в Смоленске свое первое поэтическое слово. Именно живя в Смоленске, я написал свою первую книгу стихов «Провода в соломе». И, наверно, можно считать, что она не стояла вне поэзии, как мои первоначальные, весьма несовершенные стихи. Она полноправно вошла в русскую советскую поэзию наравне с книгами других советских поэтов.
Вслед за «Проводами в соломе» я выпустил в Смоленске и другую книгу стихов — «Провинция». В этой последней впервые появились стихи, написанные с некоторой иронией, а больше того — с улыбкой, то веселой, то грустной, с шуткой, со смешинкой, с юмором…
Впоследствии я продолжал и, если так можно сказать, развивал, развивал не без успеха ту манеру поэтического письма, которая впервые обозначилась в «Провинции».
В Смоленске я встретился со многими людьми — хорошими и плохими; я был свидетелем многих событий, событий, может статься, и не очень крупных по масштабу, но все же таких, которые в моей жизни (да и не только в моей) имели большое значение.
До сих пор по целому ряду причин мне не удалось написать «автобиографических страниц» о «смоленском периоде». Тем не менее я надеюсь, что когда-нибудь напишу…
Поэтому, расставаясь со своими читателями, я не говорю им «прощайте!». Наоборот, мне хочется во всеуслышание сказать: «До свидания, дорогие товарищи и друзья! До скорой встречи!»
1967—1972
«…ЗДЕСЬ ПРОШЛА МОЯ ВЕСНА»
Послесловие
Ни один вид литературы не выражает с такой непосредственностью человеческую жажду самопознания, как мемуарная. Отсюда и ее уходящая в глубь столетий история, и необычная широта круга авторов, и неизменность читательского интереса.
«Исповедь моя нужна мне, вам она нужна, она нужна памяти святой для меня, близкой для вас, она нужна моим детям», — провозглашал А. Герцен, начиная «Былое и думы» — классическое, поныне не стареющее произведение русской мемуаристики. В признании А. Герцена — нравственное, духовное обоснование автобиографических записей, обращенных к современникам, а быть может, и потомкам, объяснение внутренних причин, в силу которых исповедь, т. е. нечто сугубо личное, становится всеобщим достоянием.
Конечно, исходный свой принцип мемуаристы формулируют по-разному (иногда и вовсе не формулируют), не всякие воспоминания причислишь к исповеди в истинном смысле слова. Но если иметь в виду жанр, лучшие, достойнейшие его образцы, то сознание необходимости для себя и для других — сверстников и тех, кто придет позже, — способно подвигнуть человека на нелегкий труд воспоминаний.
В том, что это именно так: внутренняя потребность, преодолевая десятилетия, вернуться к минувшему, заново перелистать страницы, донести содержание их до сегодняшних читателей, прежде всего молодежи, в том, что действительно сопряжено с напряженной душевной работой, — убеждают нас и воспоминания крупнейшего советского поэта Михаила Васильевича Исаковского «На Ельнинской земле».
Делясь намерениями и мыслями, возникшими в процессе написания и по мере журнальных публикаций, М. Исаковский отмечает роль, какую сыграл в появлении на свет его автобиографии первый редактор рукописи и тогдашний редактор «Нового мира» А. Твардовский.
Многолетняя дружба, связывавшая двух поэтов-земляков, на сей раз выразилась в неизменной поддержке редактором автора, в участливых советах, тонких замечаниях. А. Твардовского касалось все, вплоть до подзаголовка воспоминаний, смыслового его оттенка.
«Кроме заголовка «На Ельнинской земле», — замечал А. Твардовский, — по-моему, надо дать и подзаголовок, чтобы окончательно определить характер произведения. Твое «Автобиографические записи» для подзаголовка не годится. Записи и записки — и то и другое не звучит. Я предлагаю так: «Автобиографические страницы». Этот подзаголовок определяет не только то, о чем пойдет речь, но он также включает в себя и другой смысл: он показывает, например, что это не вся автобиография, а лишь ее страницы и что этих «страниц» может быть и больше, и меньше. Словом, ты можешь закончить какой угодно «страницей». А после, если надо, напишешь другие «страницы», и они тоже будут к месту».