Отталкиваясь от личного опыта, художник создает свои повести, рассказы, романы, и лишь кропотливое исследование определит автобиографические вкрапления, проведет границу между несомненными фактами, относящимися к жизни пишущего, и — привнесенным, вымышленным.
М. Исаковский придерживается канонической формы автобиографии, не разрешает себе никаких домысливаний, строго следует подлинным фактам, используя документы, называя настоящие имена. Но это — воспоминания, написанные художником, умеющим воссоздавать человеческие характеры, вести тонкий психологический анализ, воспроизводить диалог.
В самом деле, у М. Исаковского мы очень часто наталкиваемся на прямую речь, слышим живые голоса. Было бы наивно полагать, будто эта речь стенографически точна. По прошествии нескольких часов никто из нас не в состоянии дословно воспроизвести беседу, в которой мы участвовали. А тут — миновали десятилетия. Но ни разу наш слух не резанула фальшивая нота, диалог не показался надуманным, не заставил усомниться в достоверности. Хотя именно эта сторона мемуаров зачастую оказывается наиболее уязвимой: мы замечаем ненатуральность слов, сконструированность реплик. В «Автобиографических страницах» крестьяне говорят по-своему, интеллигенты — по-своему, разговор мальчишек не похож на беседу взрослых. У каждого свой язык, потому что свой характер, свое настоящее и прошлое. На языке, на характере сказываются обстоятельства индивидуальной и общественной жизни, лежит печать времени.
Подобно всякой автобиографии «На Ельнинской земле» — книга о себе. Но, чистосердечно, подробно рассказывая о непосредственно прожитом, М. Исаковский рассказывает и о людях, с какими сводила его судьба, которые принимали в нем участие, оказывали на него воздействие. Некоторым из них посвящены отдельные главки (Петр Шевченков, Василий Васильевич Свистунов, Михаил Иванович Погодин, Аксинья, Филимон и Христина), некоторые мелькают, не задерживаясь в повествовании. Но о каждом почти складывается определенное представление, чувство, испытываемое к нему автором, передается и тебе, человеку другого времени, другой среды. Ты искренне переживаешь, читая о трагической участи Аксиньи («Сейчас, может быть, уже не осталось ни одного человека, кто знал Аксинью, кто помнит о ней, кто мог бы сказать о ней доброе слово. Так пусть же в этих моих воспоминаниях оживет она хотя бы на одно мгновение, и пусть увидят ее ныне живущие…»), о печальной доле Филимона и его сестры Христины. Есть какая-то неумолимость в гибели этих еще недавно полных сил людей, зловещая неумолимость жизни, против которой восстает писатель. Возбуждая сочувствие к ним, он возбуждает и неприятие уклада, обрекающего на прозябание и безвременную смерть.
С благодарностью, уважением к порывам и внутреннему миру земской интеллигенции пишет М. Исаковский о подвижничестве сельских учителей, о таких незаурядных личностях, как М. И. Погодин, о самобытном, ни на кого не похожем Василии Свистунове, о А. Тарбаевой, Е. Горанской.
Писательские мемуары портретны. Они сводят нас с людьми, встреченными автором на его жизненном пути. Это не значит, разумеется, что воспоминания, вышедшие из-под пера режиссера или полководца, не дают нам представления о его коллегах и соратниках. Мемуары, скажем, адмирала И. Исакова, его «Морские истории» густо заселены матросами, флотскими и штабными офицерами. И все же утверждение о портретности писательских воспоминаний не преувеличено. Эта их черта предопределена природой художнического дарования, литературным мастерством и навыками.
Познакомившись, благодаря мемуарным записям М. Исаковского, с его земляками — крестьянами, интеллигентами, общественными деятелями, мы остро ощущаем отсутствие литературных портретов, обычных в писательских воспоминаниях. (Воспоминания А. Панаевой, А. Белого, Н. Телешова, А. Сереброва и многие другие, составляющие историю отечественной литературы.) Книга «На Ельнинской земле» обрывается раньше, чем ее автор вступил в литературу, сблизился с А. Твардовским, Н. Рыленковым, П. Бровкой, А. Фадеевым. Мы хорошо знаем об этой близости, о сердечной дружбе с А. Твардовским (их многолетняя переписка опубликована), и остается лишь сожалеть о ненаписанных портретах. То, что мог написать о них М. Исаковский, никто другой уже не напишет. Такова еще одна особенность мемуаров — их неповторность.
О Белинском и Некрасове, Добролюбове и Чернышевском изданы книги — научные и мемуарные. Но можно ли составить себе достаточно полное представление о них без субъективных, откровенно пристрастных «Воспоминаний» А. Панаевой? Этот же вопрос, но уже применительно ко многим советским писателям, допустимо повторить, имея в виду «Люди, годы, жизнь» И. Эренбурга, хотя и его суждения не всегда бесспорны, портреты — отнюдь не фотографичны.