Скорее всего у него была правильная, хорошо развитая практическая сметка. А может быть, он просто благодаря житейской опытности и природной сообразительности быстро схватывал, на чем построена та или иная задача, в чем ее основной секрет.
И вот сижу я, бывало, вечером дома, и очень мне досадно, что задача попалась такая трудная и никак она у меня не выходит.
Он подсядет ко мне и скажет:
— А ну-ка прочитай мне задачу.
Я прочитаю — иногда один раз, иногда дважды. Отец подумает-подумает, и тут начинается «волшебство». Рассуждая совершенно логически, отец очень понятно, очень наглядно объясняет, почему у первого купца прибыли больше, чем у второго, откуда могла взяться эта прибыль, почему одни числа надо перемножить, а другие сложить вместе и т. п.
Он до всего доходил своим практическим умом и учил меня как умел логике суждений, он внушал мне свое, я бы сказал, жизненное, живое представление о той или иной задаче. И он всегда, за очень редкими исключениями, приводил меня к правильному решению.
Вскоре я так наловчился, что и сам без всякой помощи отца мог решать трудные задачи. Я никогда не приходил в школу с нерешенной задачей. Одним словом, по арифметике я стал первым учеником.
Я рассказываю об этом потому, что уже почти накануне выпускных экзаменов, то есть ранней весной 1913 года, произошел один и горестный, и в то же время забавный случай, тесно связанный с моими познаниями в арифметике.
Уже с середины зимы (1912/13 года) мы перешли в новое здание школы, которое успела построить к тому времени Ельнинская земская управа и которое стояло прямо в поле между деревнями Глотовкой и Осельем. Школе был отведен большой участок земли, огороженный штакетником. На этом участке — лишь только сошел снег — ребята-четырехклассники во время больших перемен играли в лапту.
В игре участвовал и я, хотя должен сказать, что принимали меня в игру неохотно: все знали, что вижу я плохо, а между тем тому, кто в игре водит, нужно всегда отлично видеть, куда летит мячик, где он упадет и т. п. Самодельный же мячик по размерам был обычно небольшим и притом темного цвета. Уследить за его полетом, в особенности мне, было крайне трудно.
И вот однажды из-за меня партия, в которой играл я, вдребезги проигралась. Надо мной стали смеяться, даже издеваться, и не только игроки, но и зрители, то есть вся школа.
Кончилось все тем, что я расплакался и со слезами на глазах в полном одиночестве побрел домой. Я шел и думал, чем бы отомстить своим обидчикам, чтобы они навсегда запомнили.
И вдруг мне пришло в голову: да ведь они не умеют решать задачи, а мне давай хоть какую!..
И я дал себе слово, что с сегодняшнего же дня начну сочинять задачник. Я придумаю такие трудные задачи, что мои обидчики не то что решить, но и подступиться к ним не смогут. Вот тогда-то они и поймут, как надо мной смеяться!
Месть я придумал страшную, но сгоряча как-то совсем не подумал о том, что ведь для того, чтобы мой «трудный» задачник попал в школу, его надо напечатать; кроме того, мои обидчики через несколько недель уже кончают школу и вряд ли им понадобятся потом какие бы то ни было задачники.
Придя домой, я немедленно принялся за работу.
— Один купец купил столько-то цибиков чаю, а другой… — выводил я, хотя не имел никакого понятия, что такое «цибик».
День за днем я сочинял задачи, тщательно скрывая от товарищей то, что делаю. Я сочинял задачи о поездах, идущих с разными скоростями друг другу навстречу, о бассейнах, в которые по одной трубе вливается вода, а по другой выливается из них. Писал я и об аршинах сукна, сначала покупаемого, а затем с прибылью продаваемого неизвестными мне купцами…
Как это было сделано в каждом порядочном задачнике, я свои задачи нумеровал и под номерами записывал в особую тетрадь.
Всего я сочинил задач двадцать или тридцать. Но по прошествии нескольких дней обиды, нанесенные мне, стали забываться. К тому же наступила уже самая настоящая весна. Было тепло. В школу мы ходили в одних рубашках и босиком. Все как будто стало другим.
И я решил уничтожить свой научный труд, так и не показав его никому.
Сельская четырехклассная земская школа, как известно, давала своим питомцам лишь самые первоначальные знания. Но для меня — да и не только для меня — это значило очень многое. Мы росли в темной, нищей и безграмотной деревне и до школы почти ничего не знали даже о том мире, в котором жили. И все, что мы постепенно узнавали в школе, было для нас настоящим откровением.