— Как дурачок ты среди них, — горестно сказала моя мать.
Она дала мне в дорогу кусок хлеба, и я отправился.
Погода стояла теплая, солнечная. Всю дорогу ребята шли весело, шутили, смеялись, дурачились. Невесело было, пожалуй, только мне.
Когда же мы подошли к Гнездиловской школе и я увидел там довольно большое скопление учеников, пришедших из других школ, учеников разряженных, как и наши, настроение мое окончательно упало. Я не знал, куда мне деваться, потому что на меня смотрели десятки глаз: кто с сожалением, но больше, конечно, с насмешкой.
И я был рад-радешенек, когда наконец всех нас пригласили в здание школы, рассадили по партам и дали какую-то письменную работу: за партой не так было заметно, что одет я очень уж бедно. Да и босые ноги мои не бросались в глаза.
Придя в Гнездилово, я узнал, что М. И. Погодин, которого так ждали наши учительницы, на экзамены не приехал и экзаменационную комиссию возглавляет земский начальник М. П. Яновский. О нем я слышал, что человек это строгий, суровый, неприступный, недобрый. И я конечно же решил, что на экзаменах провалюсь.
Смущал меня и какой-то незнакомый и очень уж важный поп, тоже входивший в экзаменационную комиссию, и то, что среди трех педагогов — членов комиссии не было ни одного из нашей школы — все незнакомые, чужие.
Однако все кончилось не так, как мне представлялось. Кто-то из наших учителей — возможно, это была Е. С. Горанская — надоумил экзаменационную комиссию, чтобы та предложила мне прочесть свои стихи.
И когда меня вызвали к экзаменаторскому столу, то вместо того, чтобы проверить мои знания по русскому языку, один из экзаменующих сказал:
— Говорят, что ты стихи пишешь. Прочти нам что-нибудь.
Это меня и удивило своей неожиданностью, и смутило. Очень несмело, неуверенно я начал читать стихотворение, которое у меня называлось «М. В. Ломоносов»:
Я читал и чувствовал, что слушают меня внимательно, что стоит мертвая тишина. Это меня ободрило, и чтение я закончил уже более смело и уверенно.
Меня попросили прочесть еще что-нибудь. И я прочел стихотворение «Святой». Сейчас я помню лишь его начало:
Никаких вопросов по русскому языку мне члены комиссии не задали. После чтения стихов просто поставили отметку — пять с плюсом.
Я получил пятерку даже по закону божию, хотя этот предмет не любил и знал его лишь приблизительно. Но тут на экзаменатора-священника больше, по-видимому, подействовало стихотворение «Святой», чем мои знания по так называемой священной истории.
По всем другим предметам я также получил пятерки.
Отношение ко мне окружающих сразу же переменилось. И учителя и ученики заинтересовались мной, стали ко мне необыкновенно внимательны. Во время перерыва на обед меня ни на минуту не оставляли одного, говорили со мной, расспрашивали меня, давали советы, что, мол, надо учиться дальше… Даже съесть тот кусок хлеба, что мне дала моя мать, я не мог: весь перерыв прошел в разговорах, все время меня окружали люди. В дополнение к моему хлебу какой-то доброхот сунул мне в руку порцию сала. Но и оно осталось несъеденным.
Домой мы вернулись уже в потемках. И хотя устал я неимоверно, мне все же не спалось: все время вспоминалось то, что произошло со мной на экзаменах, и я чувствовал себя победителем.
А через несколько дней произошло событие, которое еще больше подняло меня в глазах окружающих.
Дворы в нашей деревне стояли по обеим сторонам дороги, идущей совершенно прямо. Но потом дорога круто поворачивала влево. И та небольшая часть деревни, которая была уже за поворотом, называлась Роговкой (вероятно, от слова — рог). Я жил на Роговке. А противоположный конец деревни назывался тем концом. Так все и говорили: я пойду на тот конец. Если же люди шли в нашу сторону, то говорили: я иду на Роговку.
И вот однажды был я зачем-то на том конце. Может быть, ходил в школу и затем возвращался домой. Меня догнал мой недавний экзаменатор — земский начальник М. П. Яновский, восседавший в своей, как мне казалось, роскошной коляске, запряженной парой лошадей. Он приезжал по каким-то делам в волость и теперь ехал обратно.