Наконец станционный колокол возвестил, что поезд вышел с предыдущей станции, и открылось окошечко билетной кассы. Просунув кассиру свои медяки, я сказал, как меня научили дома:
— Мне билет четвертого класса до Ельни.
Кассир достал откуда-то сбоку небольшой четырехугольник картона, поднес его к компостеру, которого раньше я еще ни разу не видел, потом что-то щелкнуло, и кассир подал мне мой первый в жизни железнодорожный билет. Вся эта процедура была для меня настолько нова и интересна, что я, кажется, повторил бы ее, будь у меня еще двадцать девять копеек.
В поезде никаких вагонов четвертого класса не оказалось: просто к составу прицеплялось несколько товарных вагонов, в которых и ехали пассажиры-«четырехклассники».
Двери вагона, в который я попал, и с одной и с другой стороны были раздвинуты до предела. Я сел у самой двери прямо на полу, так, что ноги мои оказались снаружи вагона. В таком положении было невероятно любопытно и удобно наблюдать, как телеграфные столбы, придорожные деревья и кусты словно бы отпрыгивали назад от движущегося поезда, было слышней, как стучали колеса на стыках рельсов и как грохотали мосты, когда по ним проходил поезд.
Меня обдавал теплый летний ветер, и все казалось таким хорошим, что лучше и не бывает. Да и что может быть лучше, если я в первый раз, и притом самостоятельно, еду в город, и еду не как-нибудь, а в гости к учительнице!
Все это казалось почти сказкой.
Учительница Александра Васильевна Тарбаева жила на Заречье, то есть за рекой Десной, которая разделяет Ельню на две неравные части. Пройти на Заречье можно было по мосту, но пешеходы предпочитали более короткий путь — по деревянным мосткам, проложенным через небольшое озеро, образовавшееся прямо в городе. Об этих мостках я уже знал из рассказов учительницы.
Дом у Тарбаевых, как почти все ельнинские дома, был деревянный и далеко не новый. Точнее, это было два небольших (размером с крестьянскую хату) дома, соединенных сенями и стоящих под одной крышей.
Семья Тарбаевых состояла из отца и матери, трех взрослых сыновей, которые уже работали в тогдашних ельнинских учреждениях, далее Александра Васильевна и две ее младших сестры: Анастасия, которой в ту пору было лет шестнадцать или семнадцать, и Елена — совсем еще девочка. Ей было не более семи лет. Кроме того, вместе с Тарбаевыми жила тетка нашей учительницы и всех ее сестер и братьев, которую все ласково называли Федосеевна.
Эту женщину я знал уже раньше. Когда осенью начинались занятия в нашей школе, она приезжала в Глотовку вместе с Александрой Васильевной, где вела ее немудрое домашнее хозяйство. С ними иногда приезжала и маленькая Елена: ей рано еще было идти в школу, и в Глотовке она жила просто так, под опекой Федосеевны и своей старшей сестры.
У Федосеевны еще в детские годы образовался большой горб, который, надо полагать, принес ей немало огорчений. Вероятно, и замуж не могла она выйти из-за этого злосчастного горба. Но это была такая хорошая, чуткая, доброжелательная и справедливая женщина, что даже деревенские школьники никогда не насмехались над ее уродством.
Тарбаевы приняли меня радушно и дружелюбно, в особенности Федосеевна. Все те пять или, может быть, семь дней, которые я пробыл в Ельне, она по-матерински заботилась обо мне, следила за тем, чтобы мне было удобно, угощала меня всякой вкусной едой, которая в деревне мне была недоступна.
Александра Васильевна и Анастасия Васильевна каждый день куда-нибудь ходили со мной, показывая город и все то интересное, что в нем было.
Но город не произвел на меня сколько-нибудь большого впечатления. Он очень походил на деревню, особенно Заречная сторона его. Правда, деревянные дома, обшитые тесом и выкрашенные разноцветными красками, выглядели наряднее деревенских хат, но, в сущности, это было почти одно и то же. А вот каменные дома (в Ельне их было совсем мало) вызвали у меня большой интерес, хотя это были дома всего лишь двухэтажные. Мне очень хотелось хоть немного пожить в таком доме и непременно на втором этаже: наверно, это очень интересно — жить выше других и смотреть на улицу сверху. До того времени я мог взбираться лишь на деревенскую колокольню: это разрешалось в первые три дня праздника пасхи.
В Ельне я впервые увидел тротуары, и они удивили меня прежде всего тем, что были настланы довольно толстыми досками, вполне пригодными для пола и потолка. И это показалось мне величайшим расточительством: в деревне мой отец вынужден был топором вытесывать каждую доску, чтобы настелить пол в хате, а тут по доскам люди ходят прямо на улице. Могли бы походить и просто так, по земле!