Магазаник, глядя ей вслед, произнес:
— Вот такие люди были когда-то в Бунде. Это настоящие люди, Бэйла. А мы разве люди? Мы навоз.
Проснувшийся Алеша плакал и бил ножками, стараясь развернуть пеленки. И придя в себя, Бэйла сказала мужу:
— Слышишь, дате проснулось. Разведи лучше примус, надо нагреть молоко.
Отряд скрылся за поворотом улицы.
1934 г.
ЧЕТЫРЕ ДНЯ[1]
Условия матча были записаны зеленым карандашом на листе бумаги, и лист прикрепили двумя булавками к стене.
1. Выигравшим считается выигравший раньше другого пять партий.
2. Пьес туше.
3. Выигравший получает звание чемпиона мира.
Игра началась, и оба участника турнира склонились над табуретом в совершенно одинаковых позах: точно сложенные вдвое, они сидели, упершись грудью в колени, ухватив себя за небритые подбородки, и смотрели на шахматную доску. Отличались они друг от друга лишь тем, что Факторович чесал голову и наворачивал на палец кольца своих черных волос, Москвин же головы не трогал, а почесывал когтистым пальцем босой ноги косточку, выпиравшую из-под синей штанины галифе.
Рыжий старик Верхотурский сидел у окна и читал книгу. Весеннее солнце светило ярко, и соломенные жгуты, в которые был вплетен лук, свисали по стенам комнаты, как косы неведомых блондинок.
Верхотурский производил впечатление чего-то тяжелого, чугунного. Широкий лоб его, кисти рук, рот, громкое дыхание — все было большим и тяжелым. Читая, он недоуменно поднимал брови, пожимал плечами и делал кислое лицо. Потом он захлопнул книгу и, подойдя к стене, прочел объявление о турнире. Он был порядочно толст и, читая, упирался животом в стену.
— Вот что, дети Марса, — сказал он, — военкомам не надлежит писать «выигравшим считается выигравший».
Игроки молчали.
— Послушайте, молодые идиоты, — сказал Верхотурский, — вы слишком рано устроили состязание.
Игроки снова ничего не ответили, только Москвин, продолжая смотреть на доску, пропел:
— Идиоты, идиоты, молодые идиоты…
Партию выиграл Москвин.
— Шах, он же и мат, — загоготал он, быстро смешав фигуры.
Факторович зевнул и пожал плечами.
Потом Москвин рисовал громадный зеленый ноль и при этом давился от смеха, хлопотливо всплескивая руками.
— Блеющий ишак Москвин начинает действовать на мои нервы, — пожаловался Факторович, и Верхотурский, подняв голову от книги, проговорил:
— Ишаки не блеют, товарищ военком.
— Очень хочется жрать, — сказал Москвин, любуясь листом на стене.
— Еще неизвестно, доживем ли мы до еды, — ответил Факторович.
Они заговорили о произошедшем. Ночью польская кавалерия ворвалась в город. Очевидно, галицийские части открыли фронт. Красных в городе было мало, один лишь батальон чон[2]. Чоновцы разбежались, и город сдался полякам тихо, без пулеметного визга и хлопанья похожих на пасхальные яички английских гранат.
Они проснулись среди поляков, два бледнолицых от потери крови военкома, приехавшие с фронта лечить раны, и еще третий, старый человек, с которым они познакомились только вчера. Он совершенно случайно задержался в городе из-за порчи автомобиля. И доктор, у которого жили военкомы, ожидая пока исправят электрическую станцию и можно будет включить сияющую голубым огнем грушу рентгеновской трубки, ввел его в столовую и сказал:
— Вот, пожалуйста, мой товарищ по гимназии, а ныне верховный комиссар над…
— Брось, брось, — сказал рыжий, и, оглядев диван, покрытый темным бархатом, полку, уставленную китайскими пепельницами из розового мрамора, каменными мартышками, фарфоровыми львами и слонами, он подмигнул в сторону узорчатого, как Кельнский собор, буфета и сказал: — Да-с, ты, видно, не терял времени, красиво живешь.
— Да, еще бы, — сказал доктор, — все это теперь можно купить за мешок сахара рафинада и два мешка муки.
— Брось, брось… — ухмыльнулся рыжий.
Он протянул военкомам свою мясистую большую руку и пробурчал:
— Верхотурский.
И оба военкома одновременно кашлянули, одновременно скрипнули стульями, переглянулись и значительно подмигнули друг другу.
Потом пришла в столовую добрейшая Марья Андреевна и, узнав, что Верхотурский — товарищ мужа по гимназии, вскрикнула, точно ее кто-то ущипнул, и заявила, что пока Верхотурский не поест, не выспится на мягкой постели, она его не отпустит. Ночевал он в одной комнате с мальчиками — так звала Марья Андреевна военкомов.
Утром к ним зашел доктор, он был в мохнатом халате, на его седой бородке, напоминавшей хвостик репки, блестели капельки воды, щеки, покрытые фиолетовыми и красными веточками жилок, подергивались.