В эти мартовские дни артиллерия немцев методически обстреливала то город, то аэродром, то прилегающие к Севастополю [155] бухты. Грохот снарядов, разбрасываемых по улицам и площадям осажденного города, каждый день напоминал о войне, о грозящей каждому смерти. Иногда в небе появлялась и глухо урчала неуклюжая «рама», она часами висела в воздухе, корректируя артиллерийский огонь, и тогда от аэродрома отрывались «яки» и отгоняли «раму», как надоедливую муху.
Группа катеров-охотников, стоявших в Стрелецкой бухте, готовилась к выходу в море. По приказанию контр-адмирала Фадеева мы, работники штаба, проверяли каждый корабль.
День двадцать пятого марта был голубой, солнечный и ветреный. Бухта была наполнена тем ожиданием и деловой суетой, которые всегда предшествуют выходу кораблей, тем оживлением, которое охватывает и матросов и офицеров в преддверии новых походов и операций.
К четырем часам пополудни, когда солнце еще вовсю светило, но почти не согревало, над бухтой, над зданиями, разбросанными на берегу, начали рваться вражеские снаряды.
«Рама», появившаяся час тому назад над городом, была отогнана, и в воздухе дрались наши истребители с прикрывавшими «раму» «мессершмиттами».
А снаряды все чаще и чаще стали залетать в бухту, словно чья-то невидимая рука наводила сюда фашистские пушки. Может, к этому имела отношение недавно обнаруженная нашими патрулями в горах на западном берегу бухты искусно замаскированная пещера. Она была обжита, пол застлан рваным брезентом, а в углу чернели остатки костра. Человек, если не жил в пещере постоянно, то недавно здесь был. Вел он себя осторожно и никаких приметных следов после себя не оставил: ни обгорелой спички, ни папиросы. Не был ли здесь один из ракетчиков, ночных темных людишек?…
А в бухте в это время стояли катера-охотники. Приняв горючее, они грузили артиллерийский боезапас и глубинные бомбы. Несколько катеров заканчивали срочный ремонт. У берега стоял плавучий портовый кран, на котором повис катер-охотник: ему меняли «ноги» - гребные винты.
Командир 1-го дивизиона капитан-лейтенант Гайко-Белан торопил катера-охотники с приемом боезапасов, чтобы рассредоточить их по всей бухте. Вдруг прямо в ковше, рядом с катером-охотником № 0121, стоявшим у железного бона, розорвался снаряд. Осколки, острые, как коса, [156] порвали парусиновые обвесы на мостике, порубили деревянные надстройки, пробили борт и влетели в отсек.
Пламя охватило моторный отсек. Упал раненный в спину моторист Тимофеев. Механик катера Гусев вытащил его на верхнюю палубу, а сам вместе с мотористом Жуковым машинными чехлами и струей огнетушителя стал сбивать огонь.
На береговой базе была объявлена пожарная тревога. Внутри катера уже горела деревянная обшивка. Гусеву подали в отсек пожарный шланг, и он водяной струей тушил горящий подволок и борта. Трижды вытаскивали из отсека терявшего сознание в дыму и угаре механика, но он снова спускался в машинное отделение, пока пожар не был потушен.
Обожженного Гусева и тяжелораненых матросов Тимофеева и Жукова отправили в санитарную часть.
Командир дивизиона Гайко-Белан приказал всем катерам, уже закончившим ремонт и приемку боезапаса, немедленно заводить моторы и выходить из ковша. Но сделать это не удалось: передвигали стотонный кран, и стальные швартовы, заведенные на противоположный берег, загородили выход. Чтобы подбодрить командира катера, Гайко-Белан сказал:
- Артиллеристы утверждают, что не может второй снаряд попасть в одно и то же место!
Но в это время снаряд снова угодил именно в тот же катер, и сразу же произошел взрыв на корме.
Раскаленные осколки снаряда пробили деревянный борт и воткнулись в цистерну с горючим. Пары бензина вызвали взрыв, и верхняя палуба на корме лопнула, развалившись по пазам, как бочка без обруча. Работавшие на верхней палубе матросы силой взрыва были сброшены в воду, а из щелей в борту и из разорванной палубы ударили огненные струи и фонтаны, словно пробился где-то небывалый родник огня. Фонтаны скоро превратились в горящие ручьи и потоки. Матросы вместе с раненым командиром катера бросились тушить пожар. Командир дивизиона Гайко-Белан приказал снять с катера и увести в санитарную часть раненого командира, а сам стал руководить тушением пожара. Со всех близстоящих кораблей бежали матросы с огнетушителями, стараясь сбить, загасить огонь. Но уже трещала и горела деревянная палуба, и вся корма катера была охвачена пламенем.
Пожар принимал угрожающие размеры. Из Севастополя примчалась пожарная команда, вооруженная мощными [157] брандспойтами; шланги расположили на плавучем кране и оттуда старались сбить огонь.
Но вода не могла потушить горящий бензин, а большинство огнетушителей было разряжено. Бензин разливался и горел на воде бело-синим огнем, горел, как спирт на блюдце. Матросы экипажа, вместе с командиром дивизиона Гайко-Беланом боровшиеся с огнем, отступали все дальше от кормы. Они не могли теперь уже сойти на железный бон, так как трап и корма были охвачены пламенем. Шаг за шагом отступали они перед разбушевавшейся стихией в носовую часть катера. А на корме в кранцах остался боезапас для кормовой пушки и крупнокалиберного пулемета, а главное, там лежали глубинные бомбы, наполненные взрывчатым веществом большой силы.
Два матроса с носа катера бросились на пылающую корму, но там было настоящее пекло - все трещало и горело. Подергав за покореженные осколками раскаленные рычаги бомбосбрасывателей и видя, что они не работают, обожженные матросы в дымящихся бушлатах снова отступили к носу катера; их облили водой из брандспойта.
Огонь становился все сильнее и сильнее. Катер уже нельзя было спасти, хотя матросы по-прежнему самоотверженно бросались в огонь, закрывая катер и палубу мокрыми матами. Чтобы спасти остальные корабли, стоящие в ковше, командир дивизиона Гайко-Белан принял решение затопить катер со всем боезапасом: взрыв мог принести страшные разрушения.
Но затопить катер, когда большая половина его объята пламенем, оказалось нелегко. Шесть ручных гранат были сброшены внутрь катера прибежавшим по тревоге начальником боепитания техником Михаилом Шепелем. Огнем пожара опалило его лицо, кустистые густые брови, но гранаты, взорвавшиеся в носовом кубрике, не могли разрушить борт катера. Катер-охотник по-прежнему горел на плаву.
Но вот один из матросов, застегивая на ходу бушлат и натягивая на глаза бескозырку, бросился по железному настилу бона к горящим сходням, в огонь, на корму катера.
- Кто это? - закричал командир дивизиона Гайко-Белан, хотя ветер отнес в это время смрадный дым и ясно было видно этого небольшого роста матроса и его лицо, сосредоточенное и суровое, с уже опаленными волосами.
- Кто это? - повторил командир дивизиона, обращаясь к оставшимся с ним людям. Он знал в лицо всех матросов своего подразделения.
- Это Иван Голубец из второго дивизиона, - сказал [158] рулевой Николаев. - Вместе в школе рулевых учились, - добавил он.
…Когда была объявлена пожарная тревога, старший: матрос Иван Голубец находился на береговой базе.
Корабли скоро должны были выйти в море, и Иван Голубец шел к месту стоянки катера. Он торопился на корабль. Так, бывало, еще до военной службы спешил он на завод на работу, и дребезжали стекла окон от хриплой октавы гудка в родном Таганроге, и ветер так же мягко относил дым из заводской трубы.
И вдруг, поднявшись на бугор, Голубец ясно увидел круглую бухточку и железные боны, и горящий катер, и белых чаек, уходящих в море в косом полете. Застегивая на ходу бушлат, он сбежал вниз к причалу.
Гайко- Белан видел, как, пригнувшись среди дыма и огня, матрос, обернув пальцы рукавом бушлата, скатывал за борт черные тяжелые, как чугун, глубинные бомбы. Огонь лизал его почерневшее лицо, дымилась и горела одежда.
Теперь уже почти весь катер был охвачен огнем. Отступать командиру дивизиона и оставшимся с ним на катере матросам было некуда, он скомандовал:
- Всем в воду, плыть к берегу!