- Смотри, Семен Ильич, какой трос, и тот лопнул, как нитка. Тяжелая мина!
Богачев и Маслов стали разглядывать разорванный трос, а ушедший вперед инженер Лишневский уже стоял возле мины и осматривал ее.
И вдруг раздался оглушительный взрыв, и черный столб дыма поднялся ввысь.
Когда дым рассеялся, у самого уреза воды лежал тяжелораненый Малов. Тела убитых Лишневского и Богачека были силой взрыва сброшены в море. [166]
Все это вспомнил капитан-лейтенант Охрименко, приступая к окончательному разоружению мины. Сейчас он должен был снять крышку, за которой находятся самые сложные и хитрые приборы. Но и там, чтобы преградить дорогу любопытным, мог быть запрятан заряд-ловушка. Поэтому надо проникнуть внутрь корпуса мины, не снимая крышку. Как это сделать? Единственный выход - высверлить в корпусе отверстие и заглянуть туда. Но тут новое серьезное препятствие. Что если от работы сверла сработает акустический замыкатель?
Однако Охрименко и этот случай предусмотрел. На сырой земле против гидрофона мины был установлен репродуктор и протянуты провода к импровизированному «командному пункту» в лощине, где лежал новенький патефон с набором пластинок.
Люди ушли с этой площадки. На большом удалении лежали в цепи охранения матросы. А у полуразрушенного здания за лощиной расположилась группа офицеров во главе с контр-адмиралом Фадеевым.
Охрименко остался с миной один на один. Он не спеша выбрал пластинку и положил ее на вращающийся диск. Усиленный в несколько раз, раздался великолепный бас Михайлова.
Постой! Выпьем, ей-богу, еще!
Бетси, нам грогу стакан,
Последний в дорогу.
Бездельник, кто с нами не пьет!
Снова и снова пел Михайлов, как будто «слушателем» была не трехметровая ненавистная мина, а кто-то невнимательный, рассеянный, до сознания кого нужно обязательно донести эту застольную песню. Наконец, Охрименко наскучило «крутить» бас.
- Ну, что же, - сказал он себе, - перейдем к Лемешеву.
Он поставил новую пластинку. Полилась ария из «Евгения Онегина».
После выступления Михайлова и Лемешева взвился в весенний простор красивый голос Максаковой.
У любви, как у пташки, крылья,
Ее нельзя никак поймать!
И эта ария были исполнена в напряженной тишине. Затем запел хор Пятницкого.
Мина никак не реагировала на музыку. Проигрывать пластинки больше уже, видимо, не имело смысла. Охрименко [167] поднялся и, медленно и осторожно ступая, подошел к мине. Он обошел ее кругом, рассматривая, где лучше рассверлить окно. Мина лежала неудобно, как и тогда, на грунте. Нужно было развернуть ее. «Один не потянешь, - подумал Охрименко, - хотя…» - он взял деревянную вагу и легко сдвинул мину.
Но рассверливать окно днем было опасно. В корпусе мог быть установлен фотоэлемент. Как только дневной свет проникнет через окно, сработает взрывной патрон-ловушка.
Охрименко, осмотрев еще раз приборное отделение мины, отыскал гнездо, где был установлен капсюль запального стакана, и, немного подумав, слегка повернул нажимное кольцо, удерживающее крышку капсюля. В тот же момент раздался глухой удар внутри корпуса мины, словно там неожиданно что-то взорвалось. Охрименко упал.
И только лежа на сыром песке и слушая, как быстро бьется сердце. Охрименко заметил, как потемнело и стало пасмурно вокруг: вода в бухте почернела и покрылась рябью, по корпусу мины медленно сползали первые капли дождя. Холодные, они освежали разгоряченное лицо Охрименко.
И вдруг он услышал, как в корпусе мины отчетливо заработали часы: тик-так, тик-так, тик-так, - отсчитывали они.
В группе наблюдающих офицеров забеспокоились, когда увидели, как упал Охрименко. Что с ним? Минер Колядя громко запросил:
- Что случилось, Григорий Николаевич?
Прошла томительная, очень длинная минута. Охрименко поднялся, отряхнул песок и пошел от мины прочь. Он шел медленно, хотя и ждал: может быть, сейчас раздастся взрыв. Часы, наверное, соединены с взрывным прибором замедленного действия.
Охрименко подошел к группе офицеров, находившихся в укрытии, доложил о происшедшем контр-адмиралу Фадееву. Тот приказал выжидать.
Заморосил мелкий, частый дождь, стало прохладно. Многие офицеры забрались в автомашины. Закурили. Охрименко тоже закурил и молча сидел, отдыхая.
Прошло много времени, а мина не взрывалась. Охрименко снова, осторожно ступая, подошел к ней. Он уже догадывался, что произошло. Склонившись и приложив ухо к корпусу мины, он не услышал больше тиканья часов и, улыбнувшись, снял нажимное кольцо, удерживающее [168] крышку капсюля, и медленно стал вывинчивать. Крышка отскочила, и он увидел рваные остатки капсюля.
Охрименко облегченно вздохнул. Как он и предполагал, взорвался капсюль, когда он надавил нажимное кольцо. И если бы был на месте запальный стакан, который Охрименко удалил вчера под водой, мина бы взорвалась. Теперь можно было спокойно снять гидростат и прибор срочности - взрывной патрон-ловушка, замыкавшийся на них, был обезврежен. Взрыв капсюля сработал вхолостую.
«И все равно предосторожность не мешает», - решил Охрименко. Он прикрепил трос к прибору срочности с гидростатом, отошел, лег на землю, натянул трос и с силой его дернул. Приборы отсоединились, все обошлось благополучно.
- Шабаш, суши весла до вечера! - объявил Охрименко, возвращаясь к минерам. Он решил до наступления темноты больше ничего не предпринимать.
Сырой туманной ночью, вместе с матросом-минером. Охрименко рассверлил окно в корпусе мины. И когда была выдавлена овальная часть в корпусе мины. Охрименко спокойно просунул руку и на ощупь обследовал изнутри крышку горловины, где расположены приборы управления миной. Взрывного патрона не было. И все-таки Охрименко продолжал действовать осторожно. Он прикрепил к крышке трос и с почтительного расстояния сорвал крышку с места. Один за другим в темноте, как с завязанными глазами, на ощупь удалял Охрименко приборы, опустошая и потроша мину, как большую рыбу. Работа была долгая и кропотливая. Серая полоска рассвета обозначилась над Мекензиевыми горами, когда Охрименко прекратил работу. И снова он отошел от мины и лег на постланный на земле брезент. Снова надо было ожидать. Хотелось, чтобы скорее поднялось солнце. Небо с вечера было красное, и день обещал быть хорошим, солнечным. Охрименко смотрел на медленно идущие часы, на разложенные вокруг него приборы.
Но вот солнце взошло. От нагретого песка поднялись легкие струйки испарений, нагрелась на голове черная фуражка. Мина по-прежнему спокойно лежала на песке.
- Пора! - решил Охрименко. Ему не терпелось скорее, при дневном свете, заглянуть внутрь мины.
Только к полудню он вынул последний прибор. Разоружение мины было окончено. По тем приборам, которые извлек Охрименко, можно было определить, что она была и магнитной, и акустической. Это предположение Охрименко [169] подтвердилось при подробном пристрастном осмотре приборов в кабинете контр-адмирала Фадеева.
Тайны больше не было. Охрименко сидел за столом, устало опустив плечи. Он так и не вымыл руки, измазанные в тавоте и масле. Ему бы лечь и поспать, но надо ехать на доклад к командующему флотом. А главное - найти средства борьбы с новыми минами.
На совещании у контр-адмирала пришло остроумное решение. Фадеев сказал:
- Надо озвучить магнитные тралы!
За окном светило солнце, поблескивали на столе никелированные приборы, вынутые из мины, а впереди предстояла еще более трудная работа по уничтожению новых, магнитно-акустических мин.
Глава двадцать пятая
Закончив траление мин, поиск в море подводных лодок или возвратившись из беспокойного дозора, командиры тральщиков и катеров-охотников, еще не остывшие после боя, появлялись у нас на КП под землей. Приходили и командиры боевых кораблей и транспортов, только что прибывшие с конвоем от берегов Кавказа. Они жадно расспрашивали нас о севастопольской жизни, о том, как дерется на передовой морская пехота Жидилова и Потапова, как действует батальон автоматчиков смелого капитана 2 ранга Владимира Шацкого, как грохочет вся избитая снарядами, засыпанная осколками бомб, как листьями а листопад, тяжелая тридцатая батарея капитана Александера.